Было приказано выстоять
Шрифт:
Однако все дело испортил сам Лисицын.
К концу четвертого дня был устроен экзамен. Пришел командир батальона. Гаевой, чтобы блеснуть перед ним знаниями своего лучшего ученика, вызвал:
— Старшина Лисицын.
— Есть старшина Лисицын! — гаркнул мои бравый старик и, вскочив, вытянул руки по швам.
Гаевой задал ему такую задачу:
— Ваша рота во время наступления захватила продовольственный склад. Что вы будете делать?
—
— Как вы будете доносить об этом в батальон?
— Это, товарищ майор, смотря сколько какого продовольствия будет. Если лишку чего, я, конечно, могу поделиться, а то — чего ж доносить зря.
— А учет? — спросил Гаевой, наливаясь кровью.
— Когда ж заниматься учетом во время боя? — развел Лисицын руками. — Некогда.
— Что? — Гаевой даже подскочил. — А чему я вас учил здесь четыре дня?
Лисицын сконфуженно молчал.
— Вот смотрите, товарищ подполковник, — обратился Гаевой к Фельдману, который еле сдерживал улыбку под усами. — Каков командир роты, таков и старшина. Яблочко от яблоньки недалеко падает!
На меня Гаевой очень был сердит. Недели за три до совещания старшин он вызвал к телефону всех командиров рот и сказал нам следующее:
— Подумайте, как сделать у себя походные вошебойки.
— Да зачем они нам! — взмолился командир третьей роты капитан Филин. Белье чистое, санинструкторы каждую неделю проверяют рубахи, спим на еловых лапах, банимся каждые десять дней, зачем они нам…
— Вы что, товарищ Филин, — закричал Гаевой. — Думаете, это мне одному нужно? Это распоряжение начсанупра армии.
— Ну, так, может, это где и нужно, только не у нас, — поддержал Филина командир второй роты старший лейтенант Скляренко. — Есть же в батальоне дезкамера.
— Вот придумайте, — стоял на своем Гаевой. — И выделите каждый по лошади.
— Зачем?
— Возить.
— Еще не хватало, — сонно пробасил командир первой роты, лейтенант Колычев. — У нас и так лошадей в обрез.
В самом деле, затея с походными вошебойками выглядела очень комично. Это был, конечно, плод фантазии какого-то не в меру старательного армейского чиновника. Не говоря уже о лишней обузе, они нам, попросту говоря, были совершенно не нужны. За все время войны у нас ни разу не было обнаружено вшивости. Солдаты регулярно мылись, носили чистое белье, а для профилактики существовала батальонная дезкамера, которой вполне хватало для того, чтобы обслужить все роты.
— Я придумал, — сказал я.
— Ого! — обрадовался Гаевой. — А ну, давай, рассказывай.
— Надо будет сделать фанерный или тесовый ящик, на манер нужника, с крышей. Лучше фанерный, легче перевозить. Достанете нам фанеры?
— Попробую.
— Вот. В одной стенке сделать небольшую дверь, в другой — небольшое окошечко. Внутри поставить печку, трубу вывести в крышу. Рядом с печкой поставить табурет. Санинструктор входит в вошебойку, запирает за собою дверь, затапливает печку и садится на табурет.
— Зачем? — удивленно спросил Гаевой.
— Погодите, не перебивайте. Как только санинструктор уселся, солдаты сейчас же, в порядке строгой живой очереди, подают ему через окошечко свои рубахи, и санинструктор начинает водить ногтями по швам.
— По вшам, — подсказывает Скляренко.
— Нет, по швам. Вшей-то ведь нет, — поправляю я его.
— Это мальчишество! — вскричал Гаевой. — Я буду вынужден доложить об этом подполковнику!
Не знаю, докладывал ли Гаевой командиру батальона, однако разговор о походных вошебойках больше не возобновлялся.
…Старшина принес с собою белоснежные подворотнички на всю роту, пуговицы. Прошелся по взводам, осмотрел солдат.
— Почему шаровары порваны? — спрашивал он одного. — Ты думаешь, государство тебе по десять пар за лето выдаст, только носи!
— Да я зашью, товарищ старшина. За проволоку зацепился.
— Зашью! Иди сейчас же к портному, он у связистов в землянке, тебя ждет.
— А у тебя почему нет пуговицы на гимнастерке?
— Оборвалась.
— Я знаю, что оборвалась. Почему не пришита?
— Потерялась.
— Сержанты за продуктами ходят? Заказать, чтобы пуговицу захватили, тебе некогда? Ты что такой неряшливый, командира позоришь? Держи пуговицу. А эту вот еще про запас. Нитки есть? Иголка? Живо пришить. Ну-ка, разуйся, — требовал он у третьего.
Солдат садится на землю, разматывает обмотки, снимает один ботинок, второй.
— Так и знал, — говорит старшина. — Приходи ко мне, я постираю.
— Чего?
— Портянки.
— Да я сам, товарищ старшина, — краснеет в смущении солдат.
— Неужели сможешь?
— Смогу.
— Ручеек-то знаешь, где протекает?
— Да знаю.
— Бочажинка там есть…
— И бочажинку знаю.
— Ну, вот и ступай. Мыло не забудь прихватить. Есть мыло? Через час доложишь. Я у командира буду.