Былого слышу шаг
Шрифт:
Нас восхищает, когда глава государства, человек, пользующийся огромной любовью народа, всегда и гневно прерывает любые оды в свою честь. Но посмотрим на это же чуть иными глазами: руководитель, получивший признание народного вождя в стране, где еще недавно безраздельно господствовало самодержавие, — может ли этот руководитель всегда и при всяком упоминании своего имени возмущаться, протестовать, гневаться? Не обернется ли это все тем же повышенным и исключительным вниманием к своей личности, все тем же диктатом по отношению к тому, как следует упоминать о твоей фигуре, а как не дозволено? Можно требовать, скажем, чтобы всякое упоминание о тебе писалось непременно с большой буквы — и это, всем ясно, будет
Луначарский в своих воспоминаниях обращается к тому же эпизоду, что и Бонч-Бруевич: оправившись после ранения, Ленин просматривает газеты. Он просит товарищей поехать в редакции газет, чтобы «наложить тормоза на всю эту историю», и говорит при этом: «Мне самому было бы неудобно воспретить такого рода явление. В этом тоже было бы что-то смешное, претенциозное».
Владимир Ильич выбирает для себя иную линию поведения — пишет статью «О характере наших газет». 20 сентября 1918 года она уже увидела свет на страницах «Правды». В статье разрабатывается позитивная программа — о чем следует писать советской прессе. «Поменьше политической трескотни. Поменьше интеллигентских рассуждений. Поближе к жизни. Побольше внимания к тому, как рабочая и крестьянская масса на деле строит нечто новое в своей будничной работе. Побольше проверки того, насколько коммунистично это новое». Осуществление этой программы, повседневное проведение ее в жизнь избавит печать от тех казусов, которые так возмущали Владимира Ильича.
Сегодня мы не спеша анализируем, спокойно судим о том, что когда-то требовало большого такта, реальности взгляда, да и просто — добросердечия. Как часто, например, прибегал Владимир Ильич к шутке, стараясь с ее помощью необидно для других передать то, что думал.
Приходит, например, на имя Ленина письмо от ткачей, а с ним и подарок — отрез сукна. В письме же говорится: «Дорогой наш Ильич! К пятой годовщине пролетарской революции мы, рабочие Стодольской суконной фабрики, решили назвать нашу фабрику твоим именем. По этому случаю мы посылаем тебе к празднику наше сердечное поздравление и скромный подарок нашей выработки…»
Владимир Ильич писал в ответ: «Дорогие товарищи! Сердечно благодарю вас за приветствие и подарок. По секрету скажу, что подарков посылать мне не следует. Прошу очень об этой секретной просьбе пошире рассказать всем рабочим».
И совсем другим тоном, в иных выражениях говорил Владимир Ильич с теми людьми, которые были призваны утверждать правильные взгляды на роль личности в истории, а между тем употребляли свои знания и способности на сохранение неверных представлений. В 1920 году Ленин резко осудил публикацию статьи Горького «Владимир Ильич Ленин» в журнале «Коммунистический Интернационал». Очерк Горького, проникнутый чувством искренней любви к Ленину, был в то же время написан с позиций культа личности, содержал идеалистические, по сути, оценки роли Ленина, русского народа, характера революции в России. И Ленин сам пишет проект постановления Политбюро ЦК РКП(б), предлагает признать крайне неуместным выступление Горького, «ибо в этих статьях не только нет ничего коммунистического, но много антикоммунистического».
А почему, собственно говоря, я так тщательно перебираю факты, стараясь лишний раз убедиться сам и доказать другим, что при жизни Ленина вокруг его имени не существовало обстановки исключительности? Наверное, потому, что привычна мысль: исключительность
Это — равная и неукоснительная обязательность для всех государственных и партийных установлений. «Удостоверяю, — писал Ленин в одном из документов, — что товарищи представители Даниловской мануфактуры были у меня по вопросу о выдаче им мануфактурного пайка. Ввиду того, что этот вопрос решен Президиумом ЦИК, который по Конституции выше Совета Народных Комиссаров, ни я, как Председатель СНК, ни Совет Народных Комиссаров изменить решение не вправе».
Это — постоянная и непременная коллегиальность, потому что голосовать без коллегиального обмена мнений, по замечанию Ленина, дико, пошло и вредно.
Это — доброжелательное, непредвзятое отношение к чужому, не всегда совпадающему с твоим, мнению. В ответ на заявление одного из партийцев, который попытался отождествить Центральный Комитет с Лениным, Владимир Ильич писал: «…Вы ошибаетесь, повторяя (неоднократно), что «Цека — это я». Это можно писать только в состоянии большого нервного раздражения и переутомления. Старый Цека (1919–1920) побил меня по одному из гигантски важных вопросов, что Вы знаете из дискуссии. По вопросам организационным и персональным несть числа случаям, когда я бывал в меньшинстве. Вы сами видели примеры тому много раз, когда были членом ЦК.
Зачем же так нервничать, что писать совершенно невозможную, совершенно невозможную фразу, будто Цека — это я».
Факты, упомянутые в письме, как и весь его тон, свидетельствуют о той терпимости, с которой умел Ленин отнестись к противоположной ему точке зрения.
И в одной из последних диктовок Ленин говорил о людях, которые так необходимы партии, государству — всему нашему обществу: «…элементы действительно просвещенные, за которых можно ручаться, что они ни слова не возьмут на веру, ни слова не скажут против совести…»
Владимир Ильич высоко ставил значение авторитетов в революции и совершенно определенно формулировал по этому поводу свою мысль. На похоронах Председателя ВЦИК Я. М. Свердлова, отдав должное его исключительным революционным заслугам, Ленин скажет, что в той кипучей борьбе, какой является революция, «громадное значение имеет крупный, завоеванный в ходе борьбы, бесспорно непререкаемый моральный авторитет, авторитет, почерпающий свою силу, конечно, не в отвлеченной морали, а в морали революционного борца, в морали рядов и шеренг революционных масс».
Так говорил Ленин о Якове Михайловиче, соединяя с его именем свои представления о вожде пролетарской революции. И дальше: «История давно уже показывала, что великие революции в ходе своей борьбы выдвигают великих людей и развертывают такие таланты, которые раньше казались невозможными». А следом возникает вопрос: понимая значение авторитетов в той кипучей борьбе, которой является революция, отдавал ли Владимир Ильич должное своей фигуре, понимал ли величие своего авторитета? Понимал. Не мог не понимать.
Ленин говорит об авторитете, бесспорно непререкаемом моральном авторитете — такое не завоюешь на словах, не получишь благодаря служебному положению и не заслужишь по расчету. Такой авторитет постоянно проверяется на практике и достается лишь тем, чьи убеждения неотделимы от идеалов революционного движения.
Рассказ в документах
ЮБИЛЕЙ
ДЕНЬ