Быстрее пули
Шрифт:
– «На цепь нацарапаю имя Лилино, и цепь исцелую во мраке каторги», – процитировала я. – Да-с. А вот твой любимый выцарапал тебе всю спину. Чего стесняться. Надо сказать, ногти у него довольно длинные. Особенно для мужчины.
– Что ты… несешь, падла? – прохрипела она, извиваясь и тщетно пытаясь высвободиться.
– Несет не падла, а Красная Шапочка. Пирожки для больной бабушки, – скороговоркой выпалила я. – А я не несу, а цитирую. Ваша несостоявшаяся жертва, Владимир Андреич Каллиник, цитировал Пастернака, я цитирую Маяковского.
Брызнула кровь, Лиля скрежетнула зубами от боли, но не издала ни звука.
Стойкая девушка: уж я-то хорошо знаю, что такое – ощутить на своей коже пять-семь миллиметров острой, как бритва, титановой накладки.
– Хотелось бы услышать вот что, Лилечка: кто такой этот ваш замечательный хлопчик, с которым, по всей видимости, мы схлестнулись сегодня ночью? На кого он работает? И почему, собственно, ему и его хозяевам или заказчикам так не приглянулись эти несчастные бизнесмены?
– С-сука…
– Это не ответ, – сказала я. – А бабушка, кажется, ставит чай. У нее со слухом плохо? – И тут же сама ответила на вопрос: – Нет, не плохо. Просто наша дорогая бабушка заподозрила, что с внучкой что-то не так, и поспешила образумить ее. Так что колись, Лиля. Ты, я вижу, упорная, но только я вида крови не боюсь.
…Вот теперь Лиле стало по-настоящему больно. Ногти вошли очень глубоко, и с рассеченного запястья стекал уже целый ручеек.
– Я ничего не… – начала она. – Не… ты не понимаешь, о чем спрашиваешь. Он…
– Кто – он? Кто – он? Этот… Алексей?
– Тень…
– Чего-чего?
– Тень… – прохрипела она.
– Ну что? – вдруг прозвучал надо мной басистый голос Екатерины Измайловны. – Она хотела вас это…
– Ну не то чтобы «хотела» и «это», но в целом да – серьезная девочка, – сказала я, поднимая голову на Екатерину Измайловну. – Вы это самое… ничего, что я вот так вашу внучку прессую, как любят выражаться в «уголовке»?
Екатерина Измайловна не ответила. Она просто повернулась ко мне спиной и вышла из комнаты. Все понятно: старушка дала мне карт-бланш. Суровая вдовушка сотрудника НКВД в очередной раз проявила свой железобетонный характер и сталинскую закалку.
Я сокрушенно вздохнула ей вслед и уже вознамерилась было возвратиться к выполнению своей неблагодарной палаческой миссии, но тут произошло непредвиденное.
Лиля рванулась из-под меня так, что я отшатнулась назад и едва не опрокинулась на спину. Ногти, запущенные в запястье Адамовой-младшей, распороли его окончательно, но Лиля все-таки добилась своего: высвободила руку. Из Лилиных вен кровь хлынула, заливая ковер.
Лилия подлетела, как ошпаренная кошка, и, прежде чем я успела сообразить, что она,
…она уже сделала это.
Разлетелось во все стороны разбитое оконное стекло, хрястнула рама – это Лилит одним длинным прыжком бросилась в окно…
Я тут же кинулась к разбитому окну и, судорожно глотнув ворвавшийся в комнату свежий уличный воздух, глянула вниз.
…Лиля еще летела.
Но уже через секунду она ударилась о крышу стоящей под окном машины, крыша смялась, и ухнули разбитые стекла салона.
Все-таки шестой этаж.
Девушка, именовавшая себя опасным демонским именем Лилит, лежала на спине, раскинув руки, оскалив зубы и подмяв под себя собственные ноги, и из угла рта вытекала тонкая струйка крови…
– О черрт! – пробормотала я и оглянулась.
В дверях стояла Екатерина Измайловна и смотрела застывшим взглядом на меня, ошеломленную, свесившую руки; на разбитое окно; на балконы соседнего дома, проглядывающие в окне, на одном из которых женщина развешивала белье, а рядом с ней стоял мужчина и смотрел в нашу сторону.
– Она выбросилась в окно? – тихо спросила Екатерина Измайловна, и при этом у нее не обнаружилось никакого сиплого баса. – Да?
– Да.
Старуха с суровым видом качнула седой головой, ее бесцветные глаза сузились и выразили не скорбь, не потрясение, нет! – они выразили осуждение, густо замешанное на тяжелом, укоризненном презрении. Дескать, сдала тебе внучку на блюдечке с голубой каемочкой, сдала, так сказать, с гарантированным клеймом врага народа и опасной преступницы, имеющей отношение к ряду громких убийств, а ты, дорогая Мария Андревна Якимова, прошляпила человека, который мог рассказать о них все. Или многое.
Прошляпила. Упустила. Позорно слила в канализацию истории.
– Ну что я могу сказать вам, Мария, – холодно произнесла она. – Плохо. Плохо работаете. Вот Виктор Кузьмич, мой покойный супруг, никогда не позволил бы себе такого прокола. А теперь – теперь все. Оборвалась такая ниточка, какую уже не восстановить.
Меня поразили ее слова. Эта старуха отнеслась к смерти собственной внучки не как к гибели человека, пусть не самого, мягко говоря, хорошего, но тем не менее – живого человека. Екатерина Измайловна отнеслась к смерти внучки как к обрыву какой-то ниточки, которая могла помочь распутать клубок, уже слипшийся от крови.
Да, она не зря так часто вспоминала своего покойного мужа, Виктора Кузьмича, – она с блеском усвоила его принципы и его отношение к людям.
А что касается Лили, то она, по всей видимости, в самом деле попала в руки серьезных людей, если предпочла умереть, но не сказать ни слова о них. О нем. Ни слова… хотя почему – ни слова? Она что-то говорила про «тень». При чем тут тень? Причислить это к бреду едва ли возможно. Она была вполне вменяема, если не считать этого вулканического приступа ярости.