Быт русского народа. Времяисчисление. Крещение. Похороны. Поминки. Дмитриевская суббота. Часть 3
Шрифт:
В Малороссии, во время ее казачества и даже в недавнее время, не более тому лет 25, похороны сопровождались всеми жителями. Умирал ли кто, звонили по душе в колокол протяжно и заунывно; знакомые и незнакомые спешили спрашивать у звонаря: по ком он звонит? У каждого вырывалось сердечное излияние: «Упокой, Господи, душу усопшего! Дай, Боже, ему царствие небесное! Вечная память!» Каждый принимал участие в потере другого как в своей; всех трогало и на всех находило уныние, грусть и печаль. Заупокойный гул колокола нарушал спокойствие всего око лотка.
Омыв покойника или покойницу, одевали ее в чистое платье; потом клали на стол посреди комнаты и закрывали белым полотном; на ноги надевали башмаки. В руки, сложенные накрест, давали восковой крест и восковую свечу. Умершую женщину и девушку наряжали в праздничное платье; ноги обували в красные башмаки. Голову девушки украшали венком, сплетенным из цветов: васильков, незабудок, звездочек, гвоздик и других душистых цветов и трав. По изготовлении гроба клали в него усопшего. Священник читал молитву по умершему; дьячок день и ночь читал псалтырь; восковые свечи теплились около гроба; вокруг него курили ладаном, и толпа жителей приходила прощаться с покойным. Родные и знакомые рыдали безумолчно; сами посетители голосили. Дом превращался в плач. Перед вы носом тела отправляли панихиду; во время выноса звонили во все колокола. Гроб поднимали родные, знакомые и незнакомые и несли на своих плечах до могилы. Перед гробом несли образ; церковные хоругви развевались впереди; на дороге останавливались читать Евангелие по нескольку раз; народ провожал усопшего с рыданием: все плакало и рыдало. Отчаянный голос родных заглушал чтение Евангелия, особенно при опускании тела в могилу. На могиле ставили деревянный крест; иные делали могильную насыпь, укрывали ее цветами и травами. Ставили еще калиновое дерево, если казак
50
Насыпали чумаченьку высоку могилу, Посадили на могилы червонну калину.
Прилитила зозуленька, та и сказала: куку!
Подай, сыну, подай, орле, хоть правую руку.
ИЛИ:
Та вырыйте над чумаком Микитою, та высоку могилу,
Та посадите над чумаком Микитою, та червонну калину.
Максим. «Украин. народ, песн.», с. 180 и 176, изд. Москва, 1834 г. — Калина означает непорочность, а здесь она представляет сироту.
Над молодым казаком ставили, кроме креста, шест с белым знаменем. Кладбище белело от знамен, которые свидетельствовали безвременную кончину молодого казака. При могиле и в доме раздавали милостыню бедным и нищим; кормили их поминальным столом и рассылали по домам бедных хлеб, кушанье и деньги. Для духовенства и знакомых давался особый поминальный стол, при коем кутья и кисель, занимали главное место. Кроме сорочин делали поминовения через три дня и через неделю. Па мятников никаких не сооружали.
Погребение помолвленной невесты сопровождалось весьма трогательно. Ее одевали в нарядное платье, как под венец; голову убирали цветами и потом клали на стол, подле окна; вокруг нее зажигали свечи; в головах читали псалтырь; народ по первому звону сходился толпой проститься с нею; подруги ее стояли вокруг и плакали. Отец и мать бились над ее телом и страшно рыдали. Они целовали ее руки, целовали ее в щеки, губы; целовали шею и голову и кричали с исступлением. Мать расставалась с жалобным причитанием: «Прощай, моя радость! Моя утеха! Зашло мое солнечко красное! Дочь моя! Ты завяла, как цветочек; засохла, как травка! Ты покинула меня сиротой, Бог с тобою! За что ж покинула? Скажи, душечка моя, золото мое, сокровище мое, бесценная, ненаглядная! Скажи, мой ангельчик, мое серденько, моя жизнь, моя отрада! Промолви хоть словечко, улыбнись хоть ненароком; протяни свою беленькую ручку, раскрой свои черные очи, посмотри! Пышная и гордая, величавая и румяная, покидаешь меня! Оставляешь, горемычную, без радости, покидаешь навсегда! Я тебя лелеяла, смотрела за тобою — кто же меня, старую, присмотрит теперь? Ты уже на том свете, между ангелами, а я здесь! Кто пожалеет обо мне? Все родные — все, не ты! Я тебя убрала под венец; сложила твои ручки для молодого; сама закрыла ротик, целовавший меня; сомкнула твои черные глаза, радовавшие меня. Кто же закроет мои? Родные — не родная моя дононька (дочь)! Бог тебя взял, да будет Его святая воля! Молись у Него за меня, грешную. Дононько моя! Лежишь, будто живая: ты улыбаешься, протягиваешь ко мне рученьки — обними же меня! Доненько, милая, голубка сизокрылая, пташечка звонкая, распевная! Что ж не усмехнешься? Что ж не порадуешь? Сжалься! Взгляни хоть на минутку, пробудись! Почему же не говоришь? Ты же меня тешила ласковыми словечками, встречала приветственной улыбкою — а теперь? Молчишь, сложивши ручки накрест; но с ним идешь навстречь Спасителю — и твои уста уже славословят Его. Ты уже не здесь, а там, там ликуешь со святыми! Унесла с собою все наши радости, а нам оставила одно горе и слезы. Кто оботрет наши слезы? Кто приголубит нас на старости? Отец и мать покинуты тобою; отец и мать проливают горячие потоки слез. Они перестанут плакать, когда очи их высушатся и сомкнутся навек! Тебе бы следовало схоронить меня! О, лучше бы я не видела Божьего света! Кто утешит меня? Кто поболезнует со мною? Чье сердце забьется так обо мне, как билось твое? Но твое сердце — уже камень! Ты уже во гробе: мой стон, мой вопль и мои рыдания не трогают тебя. Я слышу пение вечной памяти! О, доненько, доненько моя! Недолго я любовалась тобою. Не думала, не гадала закрыть твои оченьки ясненькие, твои уста розовые, и закрыть ризою гробовой! О горе мне, бедной! Я сама сомкнула твои глазики до Страшного суда. Заступница, Божия Матерь! Прими меня скорей, успокой меня с моею дененькой. Укрепи, Господи, и помилуй меня». В продолжение трех дней отец и мать рыдали по своей дочери; народ беспрестанно навещал усопшую, горевал и хвалил ее доброе сердце и красоту. Отец часто говорил в отчаянии своей жене: «Что же, моя старая? Собирались играть свадьбу — вот веселье наше!» Он заливался слезами и стоял неподвижным от печали. Но вспомнив, что он ропщет на Провидение, говорил ей: «Полно плакать. Бог ее взял, она уже в царствии небесном. Ее Бог наградил. Живой думает о живом, так и мы с тобою. Молись лучше!» В погребальный день звонили в большой колокол протяжно, с заунывным ударом. Этот звон собирал людей и назывался сборным. Окружные обыватели сами сходились на похороны. С умолком сборного колокола выносили из церкви деревянный крест с изображением Распятия Иисуса Христа, хоругви и носилки; за ними шли священники и весь причет духовный в черных ризах. По прибытии духовенства начинали служить по умершей. Потом, собрав дружек, поддружек, старость, бояр, свах и свитилку — такое число, какое следовало для веселья, одаривали их свадебными подарками. Мать, подозвав молодых девушек, ее подруг, говорила им, обливаясь слезами: «Я не дожила до свадьбы своей доненьки! Господь Бог определил мне созывать вас, чтоб вы проводили ее к темной могилке. Не довелось мне слушать ваших веселых песен; пришлось мне видеть ваши слезы. Не прогневайтесь на меня, что я не угощаю вас караваем, не наделяю белыми платочками; но даю вам в руки восковые свечи. Зажгите их и проводите мою голубку, доненьку». Потом мать, взяв большой рушник (полотенце), который вышивала покойная, чтобы подостлать себе под ноги во время ее венчания, перевязывала им деревянный крест; после перевязывали дружку и поддружку длинными рушниками, вышитыми узором, и потом еще накрест белым полотном, по несколько аршин. За ними перевязывали свах и прикалывали к головному их убору по цветочку. Старосту обвязывали одним рушником, а свитилку (старшую сваху) двумя и давали ей в руки восковую свечу и меч, как водилось на свадьбе, обвив его душистыми цветами. К шапкам бояр прикалывали цветочки и перевязывали правые руки белыми платками, вышитыми узором. Платок, которым следовало вязать руки молодым под венцом, клали на серебряный крест. Священников и весь духовный причет дарили белыми платками. Гробовую крышу покрывали большим килимом (ковром); носилки застилали богатым коцем (покрывалом) с разводами и вышитым орлом. Килим и коц отдавались в церковь после похорон. Девушкам раздавали все приданое покойной; плахты (узорчатые платья), передники, рубашки, платки и полотенца; женщинам — белые серпянки, чепцы, головные платки, подушки, одеяла и разные хозяйственные вещи. По раздаче вещей кропили гроб святой водою с произнесением: вечная память. Свадебные бояре клали невесту во гроб, подруги поправляли на ней головной убор и украшали снова венками; погребальное шествие начиналось несением впереди креста, потом святых хоругвей; за ними несли четыре мальчика, с перевязанными белыми платками на руках, надгробную крышку, обитую черным сукном; потом шли четыре боярыни; за ними священники и дьяконы, держа зажженные свечи, и во время шествия кадили и пели протяжным голосом; потом шли попарно все ее подруги с зелеными зажженными свечами; головы подруг были обвиты черными лентами; за ними шли свитилка с мечом, сваха, дружки, поддружки и, наконец, несли гроб на носилках одни свадебные бояре. Если присутствовал жених покойной невесты, то он шел с правой стороны ее гроба. Жениха вели под руки два свата, потому что истинная горесть до того расстраивала его, что он едва передвигал ноги: был бледный как смерть и не рыдал, но только стенал. Тут уже шествие заключалось толпою народа всех сословий. Во время шествия звонили по церквам, а на дороге останавливались читать Евангелие по несколько раз, и всякий раз подстилали священнику бумажный платок под ноги, который отдавался ему. Покойную несли сначала в церковь, где служили обедню и панихиду; потом, тем же самым порядком, несли умершую на кладбище при беспрерывном колокольном звоне. Гроб опускали в могилу на хорошем белом полотне, приготовленном для приданого. При опускании гроба раздавался повсюду стон и вопль; все плакали, как по своей родной. От ребенка до старика все заливались слезами. Старший священник бросал на гроб горсть земли; за ним отец и мать, там свадебный причет и, наконец, все, кто как попал. На гроб насыпали немедленно землю и ставили в головах большой деревянный крест, покрытый зеленой краскою. Бедным и нищим раз давали на могиле хлеб, разное кушанье и деньги, чтобы молились о спасении души. Потом все отправлялись поминать умершую. Столы с кушаньями и напитками были расставлены по всему двору, а в комнате угощали одних старших. Поминовением заключались похороны.
В Олонецкой губ. умирающих перекладывают с перины на солому, чтобы, как говорят там, душа распросталась, которая должна дать ответ за каждое перышко. После покойника моют пол и окуривают комнату. Потом являются плакальщицы, которые воют над ним до погребения; наконец, ходят по домам родных и знакомых покойника и своими причитаниями напоминают им жизнь его; рассказывают все его
51
Дашков «Описание Олонецкой губ.», помещ. в жур. мин. вн. дел за 1841 г., № 12, с. 428–429.
52
Боричевский «Повести и пред. нар. славянск. плем.», ч. 2, с. 120–122, изд. 1842 г.
Иностранные писатели передали нам погребение наше в самом искаженном виде, особливо англичанин Филипс [53] , который написал величайшие нелепости. Он говорит: священник, по окончании литии, вручает умершему свидетельство за подписью епископа следующего содержания: «Мы, епископ и священник (такие-то), даем сим знать, что умерший (такой-то) жил истинным христианином по пра вилам греческой церкви, исповедался и прощен в грехах, чтил Бога и угодников и постился, почему удостоверяем св. чудотворца Николая и всех небесных жителей, что он может войти беспрепятственно в небесное царство» [54] .
53
Philips «The Russian Catechism.», ed. 1725 г.
54
Это свидетельство, вероятно, им позаимствовано из Олеария, где вместо чудотв. Николая поставлен апостол Петр. См.: Олеар. «Osst. begehn. Besehr. d. neuen Orient. Reise», c. 197, ed. 1647 r. — Вольтер «Essai sur les moeurs», т. III, c. 60, говорит, что покойнику дают в руки паспорт с надписью на имя св. Николая, который, приняв душу усопшего, препро вождает ее в рай. Вольтер, поверив, безусловно, рассказам иноземцев, рад был, что нашел случай посмеяться над нашими обычаями, потому внес их без всякого исследования в свое сочинение, наполненное многими нелепостями о России, которую не любил от всей души. Хотя он написал историю Петра В., однако из одного тщеславия, потому что Екатерина В. предложила ему быть историком великого нашего государя, но Вольтер не приобрел имя историка Петра В. Сочинение это исполнено грубых ошибок и совершенного отсутствия справедливости не только о деяниях Петра В., но и о самих событиях исторических.
Были случаи, что у нас хоронили в мраморных гробах. Тело равноапостольного в. к. Владимира было вложено в мраморный гроб (1014 г.) и поставлено рядом с гробницею супруги его Анны среди храма Бржией Матери, называемого иначе Десятинною церковью [55] . Тело сына его, в. к. Ярослава, тоже положено в мраморный бело-синего цвета гроб и погребено в Софийском соборе. Его памятник украшен разными изображениями птичьих голов, цветов и дерев и уцелел до нашего времени [56] . Мощи св. Бориса и Глеба вложены в мраморный гроб [57] . Тело в. к. Изяслава тоже положено в мраморный гроб (1078 г.).
55
«Нестор, лет. по Кенигсб. сп.», с. 93; «Русск. лет. с Воскресен. сп.», ч. I, с. 161.
56
Гроб Ярослава вышиною 2 арш., длиною 31/2 арш., ширин. 19 вершк., находится в приделе с левой стороны большого алтаря. Половина скрыта в стене; на камне вырезаны кресты с буквами: IC.XC. — «Нестор, летоп.», с. 114.; Кар. «И. Г. Р.», т. II, с. 37, прим. 51, изд. 1816 г. и т. I, с. 230, прим. 488.
57
«Четьи Минеи», мая 2: «целоваша Бориса святого, вложиша в раку каменну, посем шедше, взяша Глеба святого с каменною ракою и возложивше на сани, везоша».
Погребали в церквах и близ церквей — это продолжалось до первой половины XVIII в. (1731 г., дек. 31). В это время повелено указом, чтобы в городах, селениях, слободах и проч., умерших не хоронить при церквах, а отводить для того особые места за городом под названием кладбищ, которые в Малороссии называются цвинтарами. В 1772 г. подтверждено отводить особые места для кладбищ вне города и устраивать при них церкви и часовни. С того времени появились определенные кладбища, и на них начали ставить надгробные памятники для означения места почившего. Если ныне погребаются внутри некоторых храмов и монастырей лица знатные или особенно именитые, то это делается не иначе, как с разрешения духовной власти; причем вносятся в пользу тех церквей или монастырей условленные или посильные вклады, что, однако ж, не на всех простирается.
Из отечественной истории известно, что во время моровой язвы, посетившей Россию в 1352 г., памятной под именем черной смерти, не было места для могил, потому погребали не только за городом, но в лесах, обратившихся в кладбища [58] .
В древности крест был ужасом для людей, потому что на нем распинали преступников, но когда Божественный Спаситель мира претерпел на нем мученье и смерть, тогда это знамение сделалось священным предметом. В воспоминание Его страдания христиане стали носить крестное изображение на груди. Св. мученик Прокопий, пострадавший при импер. Диоклетиане (в кон. III ст.), умер с крестом на шее. Константин В., первый христианский император, выбивал на своих монетах кресты с изображением оружий в память того креста, который ему явился на облаках, с этими словами: «In hoc signo vinces (Сим знамением победиши)» [59] . Христиане первых веков погребали усопших без всяких пышных обрядов и на могилах их никаких не ставили знаков. Апостолы и первые мученики за веру никаких не сооружали по себе надгробных памятников. Одно благочестие воздвигло впоследствии на месте их страданий и вечного их жилища храмы и монастыри. Но в какое время появились кресты на могилах? Этого нельзя определить с точностью. Нам известно, что в конце III ст. они ставились на могилах — сначала в Палестине, потом в VI в. в Риме, а после, в конце того же столетия, — в Цырьграде. Отсюда это обыкновение распространилось по всем тем местам, где находились христиане. У нас с принятием веры вошло в обряд возведение крестов как выражение набожности. В постигшее наше отечество бедствие (в 1092 г.) засухи и мора многие тысячи крестов усеяли кладбище. В короткое время померло в одном Киеве от 14 ноября до 1 февраля 7000 человек, и такое количество крестов укрыло поле, на коем они были погребены. Едва успевали делать гробы и кресты, потому что некому было заниматься ими.
58
Кар. «И. Г. Р.», т. IV, с. 254, изд. 1819.
59
«Diction. des origines», ed. Par., 1777 г. См.: Croix.
Кресты делали, как и теперь делают, четырехугольные, прямые, и восьмиугольные, совершенно без различия; надписей на них никаких не было, а окрашивали разноцветною краскою; более зеленою и голубою. На них вырезали простые изображения: Адамову голову, ангелов и святых.
Надписи появились с распространением письменности, но в древнем мире употреблялись с незапамятных времен надгробные надписи. Египетские и персепольские памятники обозначались иероглифами; скандинавские народы вырезали руны; американские имели свои особые знаки, соответствовавшие рунам; европейские ввели письменные буквы. Надписи обыкновенно показывали время рождения и кончины, великие заслуги и гражданские добродетели. Чувствительность и нежность были предметом постоянных выражений родителей, детей и друга. Пламенная любовь и пылкая страсть изъяснялись языком поэзии. Все выражалось по своим понятиям и чувствам — так делается и ныне, потому что все в мире говорит и действует, как умеет.
Кремлевские звезды
6. Цеховик
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
рейтинг книги
Охота на эмиссара
1. Федерация Объединённых Миров
Любовные романы:
любовно-фантастические романы
рейтинг книги
Меняя маски
1. Унесенный ветром
Фантастика:
боевая фантастика
попаданцы
рейтинг книги
