Быт русского народа. Времяисчисление. Крещение. Похороны. Поминки. Дмитриевская суббота. Часть 3
Шрифт:
Повсюду было в обычае сопровождать покойника с воплем и вытьем. Греки и римляне нанимали для увеличения печального обряда особых женщин, которые рыдали и вопили раздирающим голосом, провожая умершего до самой могилы. Это обыкновение долго господствовало в Европе. У нас, между простолюдинами доселе в обычае голосили. [60] . Есть особо искусные женщины в этом занятии. Они так умеют притворяться плачущими, что неопытный примет за действительное излияние их горести. На могилах встречаются часто старушки, посещающие места успокоения своих родственников и голосящие заунывно-протяжным голосом, которым растрогают самое бесчувственное сердце. Сначала прилягут на могилу, качаются на ней головою несколько минут и начинают хныкать, потом немножко поплачут, наконец, обхватив обеими руками могилу, ложатся на нее грудью и постепенно повышают голос громче и громче, до того, что он начинает раздаваться по всему кладбищу. Они выхваляют покойника или покойницу предлинными причитаниями: «Ах ты, моя сизая голубка! Недолго по свету гуляла; недолго твой дружок тобою любовался. Ах ты, моя родная! Все родные по тебе плачут, и твоя бабушка, помираючи, голосит теперь и всегда. Что солнышко закатится, то новые слезы. Ах ты, мой свет дорогой! Оставила нас, чтобы слезоньки проливати. Аль ты там, пташкой звонкой летаючи, лютости не ведашь, не знашь кручинушки ясного соколика, твоего вдовца дорогого? Аль знал ли кто, что с утренней зари тебя боле не станет; во чистое поле полетишь, меж крестами местечко полюбишь? Думала ль я, гадала ли я, что доживу до печального расставанья и буду охать в тоске и в беде. Не взмилилось мне, горемычной, кручиниться, пришлось мне говорити тоску лютую, гробовую. У нас бьется сердце по тебе, убивается, а некому утешити. Всякий час, всякую минуту, по полудням, по полуночам, ни заем, ни запью, не пролив слезы ручьями кристальными. Ой, горькая истома моя! Бедная головушка, с утра до вечера кручинная! Ты, душа, мой ангельчик, была белее снегу белого, румянее солнца огненного, миловиднее луны серебристой, а теперича? О, ох! Вздохни, отзовися, аль ты полюбила сырую мать-землю, забыла свою, родную? Подымались метели со снегами, то на наше бедованье; выходили тучи из-за облаков вьюгами грозными, то на наше сетованье: они унесли наш свет ненаглядный; они зарыли и землей прикрыли. Не недужилась бы
60
Петр В. еще в 1715 г. запретил выть по мертвым по случаю кончины супруги царя Иоанна Праскови Феодоровны, урожденной Салтыковой; однако это обыкновение не совсем уничтожилось. Обычай голосить был известен в глубокой древности. Сам Гомер описывает это, и вот пример о Гекторе:
Тело они положили: певцов, начинателей плача,
Подле него поместили, которые голосом мрачным
Песни плачевный пели; а жены им вторили стоном.
Гнед. «Илиада Гомера», песн. XXIV, ст. 720–723, изд. 1839 г.
Случалось видеть, что от продолжительных рыданий иные делались бесчувственными ко всему окружающему их, и только силой отводили от могил; а другие впадали в горестное исступление, заболевали и умирали в скором времени.
Плач родных всегда проистекает из глубокой горести. С какою убийственною тоской рыдают дети на могиле матери! «Родительница моя, матушка, жалкое желаньице! На кого ты нас оставила, на кого мы, сироты, понадеемся? Ни с которой стороны не завеют на нас теплые ветерочки, не услышим ласкового словечка. Люди добрые от нас отшатнутся, родные отзовутся (отрекутся): заржавеет наше сиротское сердце. Печет красное солнышко серели лета теплого, а нас не согреет; лишь притеплит нас зеленая дубровная могилушка-матушка. Прибери нас, матушка, промолви слово ласковое! Нет, скрепила ты свое сердечушко крепче камешка и прижала неласковые рученьки к ретиву сердцу. Лебедушка моя белая! В какую путь-дороженьку собралась, снарядилась ты, с которой сторонушки ждать нам тебя? Взбушуйте вы, ветры буйные, со всех четырех сторонушек! Понеситесь вы, ветры, к Божией церкви, размечите вы сыру землю. Ударьтесь вы, буйны ветры, в большой колокол! Не разбудит ли звон его со, мною слова ласкова» [61] .
61
Дашков «Опис. Олонецкой губ.», помещ. в жури. 1цин. вн. д., 1841 г., № 12, с. 432–434. — Голосить по умершему часто представляется в народе в насмешливом виде. Вот образец на малороссийском языке. Жена весьма рада, что умер ее муж; она плачет по нему сквозь зубы, плачет для того, чтобы не подумали, что она в самом деле рада его смерти. «Ой, мий чоловиче, мий голубчику! Ты ж був у мене хозяин: коли була у тебе мирка пшена и мирка муки? Ты ж було як наорешь, да насиишь тых кавунив, да тых гарбузив, да тых пречистых дынь… дынь… дынь… дынь… дынь… А кума прийшла пид викно, та каже: що ты, кумо, робишь? Дурню, святе тило лежит на столи. Бач, що затияла! — А я з треки, з печали, да в голову зайшла; да вже и десятых найшла. От и кажу, кумо, поплачь, сдилай милость, над моим чоловиком. Я дам тоби чорне руно, а мене кликали добры люди у свашки.
Ну добре, от и плаче: тужу, тужу, та по чужому мужу, да не дармо, — за чорное руно. А кума прийшла с дружками пид викно, тай припива: плачь, плачь, кумко! Да не дармо. Дам тоби чорнее руно, гу, гу, гу, гу…
С введением христианской веры погребение совершалось у нас почти единообразно, исключая, что богатых, знатных и из царского рода предавали земле с большею пышностью. После смерти каждого звонили в колокол, потом одевали покойника и отправляли по нему печальный обряд. То же самое происходило с особами царственного дома.
О похоронах царских мы имеем известие XVII в., писанное современником Кошихиным. Заимствуем из него. О смерти царя тотчас давалось знать патриарху и боярам. Патриарх приказывал звонить медленно в один колокол, чтобы все знали; потом он отправлялся в церковь и отпевал по нему великий канон. Того же дня омывали тело теплою водой; надевали чистое споднее платье; после облачали в царскую одежду и клали во гроб корону. Гроб был деревянный, обивался вишневым бархатом а сверху красным. Бояре, думные и ближние люди одевались в черное платье, называемое ныне трауром, и съезжались во дворец для прощания. Потом выносили тело в придворную церковь, которая была устроена над царскими покоями, и там стояло шесть недель. Дьяки денно и нощно читали псалтырь с молитвами. В Москве и по всем городам совершали в церквах и монастырях шестинедельное поминовение; ставилит кутью ежедневно, кроме воскресенья и больших праздников. Патриарх рассылал грамоты к высшим духовным от митрополита до игумена с извещением о <его> присутствии при царском погребении. На третий день был поминальный стол у царицы или царевичей для власти духовной. Панихиду отпевали над кутьею, приготовленною из вареного сарацинского пшена с сытою, сахаром и ягодами. В монастырях и церквах приготовлялась одна пшеничная кутья с сытою. После трех недель бывал стол поминальный для духовенства и бояр. По наступлении похорон весь царский дом, духовенство и все светские особы являлись ко двору в черных одеждах и совершали погребальный обряд в следующем порядке: сначала шли дияконы, иереи и певчие с пением канона, за ними несли тело священники, а позади них шли патриарх с духовенством, царевичи и бояре, потом царица, царевны, боярыни, народ обоего пола, все вместе, без чину, но с рыданием. По перенесении тела ночью в Архангельский собор иереи оставались перед церковью, все прочие входили и ставили тело посреди храма, против алтаря. Во время погребального шествия давали всем без разбора восковые свечи, витые и простые. Свечей расходилось больше 80 пудов. Потом, совершив погребальное пение, опускали гроб в землю и накрывали каменною доской. Патриарх читал молитву над кутьею, кадил ладаном; после молитвы он откушивал кутью ложкою три раза; за ним подносили царскому дому и всем присутствующим и, наконец, расходились по домам. Надгробных речей не говорили. Из царской казны отпускались поминальные деньги. Патриарху 100 руб., митрополитам по 80, архиепископам и епископам по 70 и 60, архимандритам, игуменам и старшим иереям от 50 до 30, а младшим священникам и дьяконам от 30 до 5. Заготовляли еще во всех приказах денежное подаяние: завертывали деньги в бумагу, от рубля до полуполтины, и подьячие раздавали на площади людям всякого сословия, убогим и нищим. По монастырям и богадельням раздавали от 5 до 2 р. на особу. В других городах отпускали погребальные деньги и милостыню вполовину и втреть противу московской. Изо всех тюрем освобождали узников. По истечении сорока дней, называемых сорочины, отправляли в том же самом соборе обедню и панихиду; давали для всех поминальный стол и вновь раздавали милостыню, уже вполовину противу первой раздачи. При этих похоронах истрачивалось денег во всем государстве около той суммы, какая израсходовалась в течение года.
Похороны царицы, царевичей и царевен совершались однообразно с описанным обрядом, с той разницею, что при погребении первых съезжались со всех городов духовные особы, и подаяние отпускалось вполовину противу погребения царя; при погребении вторых подаяние было несколько меньше противу царицы, а при погребении третьих отпускалась четвертая доля в стравнении с царем. При погребении царевичей и царевен, не присутствовали царевны и царицы; только один царь. Весь царский дом и придворные носили черную одежду шесть недель. То же самое соблюдалось между сановниками и дворянами по своим умершим; простой народ не следовал этому обыкновению. Каждую субботу отправляли поминовение об усопших из царского рода, и по всем церквам, и монастырям поставлялось в обязанность отправлять ежегодно поминовение до скончания мира [62] .
62
Григор. Кошихин «О России в царств. Алексея Михайловича», с 15–17.
Печальные одежды были у нас в употреблении с незапамятных времен и назывались черным, смирным и печаль ным [63] . Боярин Петр, отправленный послом от в. к. Изъяслава (в 1153 г.) к галицкому князю Владимирку, был встречен перед дворцом сановниками и слугами в черных одеждах. Посол вошел в сени: там юный князь Ярослав сидел в черной одежде и клобуке среди вельмож и бояр, одетых в печальные платья. Ему подали стул. Ярослав заливался слезами. Изумленный боярин хотел знать причину общей горести и сведал, что Владимирке, отслушав вечерню в церкви, упал и, принесенный во дворец, скончался. После смерти Марии, супруги Иоанна IV (сконч. в 1569 г. сент. 1), царь, бояре, дворяне и все приказные были в смирных или смиренных платьях; шубы на них были бархатные камчатные, без золота, потому что государь был в кручине; дела остановились; по городам служили панихиды и давали милостыню нищим [64] .
63
Траур — от немецкого слова Тгаuег, означает скорбь, печаль, поэтому и самое платье, носимое по смерти, проименовалось траурным и перешло к нам вместе с флером (немец, слово Flor) и черным крепом (франц. cгере и gaze) не прежде XVIII в., что доказывается церемониями, совершенными по случаю кончин Лефорта, Гордона и других сотрудников Петра В. Греки, изображая скорбь по умершему, представляли самих богинь в черных одеждах. Так Фетида, дочь Зевеса, оплакивая падшего Гектора, оделась в самое черное платье:
…Облеклася Фетида одеждой печали,
Черным покровом, чернейшим из всех у нее одеяний.
Гнедич «Ил. Гомера», песн. XXIV, ст. 93–94, изд. 1839 г.
64
Кар. «И. Г. Р.», V II, с. 263; т. IX, с. 139.
Вот обряд погребения царя Феодора Алексеевича. В 1682 г. апр. 28, в пятом часу дня, вошел патриарх Иоаким со всем духовенством, хоругвями и крестами в траурную комнату, в которой лежало тело государя под золотым балдахином, и отпевал. Потом спальники несли тело под тем же балдахином, а за ним другие спальники надгробную доску, покрытую серебряной объярью. По принесении усопшего на красное крыльцо, его положили на приготовленные сани [65] , обитые золотым атласом, и понесли красным крыльцом — среднею лестницею —
65
Сани в старину имели троякое значение: 1) простой зимний экипаж, 2) погребальные сани, на коих отвозили покойников зимою и летом и 3) носилки, употребляемые для ношения слабых и нездоровых. Владимир Мономах употребляет выражение в своей духовной: «Сидя на санях», вместо «будучи при дверях гроба», Супруга в. к. Василия, Елена, урожден. Глинская, не могла от глубокой горести идти за его гробом, почему ее несли на санях боярские дети до самой церкви. Царица Марфа Матвеевна, урожденная Апраксина, была также несена дворянами на санях за гробом своего супруга царя Феодора.
По отправлении патриархом обедни и надгробного пения со всем духовенством, присутствовавшие подходили целовать руку умершего царя с неутешными слезами и воплем и, наконец, опустили гроб в могилу [66] .
Великих князей и их семейственный род предавали земле без пышности; но народ всегда сетовал и лил по ним слезы непритворно. Он плакал сердечно; а его слезы — лучший памятник для царей. Все сословия провожали любимого монарха до самой могилы. Сказания о них, к услаждению памяти потомства, сохранились в наших летописях. Когда в. к. Владимир I скончался в Берестове (1015 г.), в загородном своем дворце, не избрав по себе наследника, тогда приближенные его выломали ночью пол в сенях, завернули тело в ковер, спустили вниз по веревкам и отвезли в храм Богоматери, скрывая смерть от усыновленного Святополка, дабы дать время любимому его сыну Борису, возвратиться в Киев и занять престол. Но печальная весть скоро разнеслась по городу: вельможи, народ и воины бросились в церковь — и своим стенанием изъявили отчаянную горесть. Все оплакивали его и провожали до могилы. То же нелицемерное чувство печали было изъявлено в. к. Ярославу, которого тело несли из Вышегорода, и все рыдало по нем. В. к. Изъяслав, убитый в сражении (1078 г.) близ Чернигова, был предметом всеобщей печали. Когда тело его привезли в Киев на лодке, тогда на берегу реки встретили его киевские жители со слезами: знатные и бедные, светские и духовные. Вопль народный, как говорит летописец, заглушал священное пение [67] . Александр Невский, истощенный в силах душевных и телесных в ревностном служении отечеству, гаснул, видимо. Окружающие это видели и плакали; они все были готовы лечь с ним во гроб, любив его гораздо более, нежели отца родного. Митроп. Кирилл, узнав о его кончине (1263 г.), воскликнул в собрании духовенства: «Закатилось солнце отечества!» Никто не понимал его слов; он долго безмолвствовал, залился слезами и сказал: «Не стало Александра!» Все задрожали. Гробовая весть быстро разнеслась по столице, и все повторяли с отчаянием: «Погибаем!» Духовенство и жители Владимира, несмотря на жестокий зимний холод, пошли навстречу гробу до Бого любова: не было человека, который бы не плакал и не рыдал; всякому хотелось облобызать мертвого и сказать ему, чего Россия в нем лишилась. Дмитрий Донской был равномерно оплакиваем; его похоронили в церкви Архангела Михаила (1389 г. мая 19). Когда в. к. Василий Иванович находился на смертном одре, тогда никто не спал в Москве. С ужасом ждали вести; народ толпился на улицах; плач и вой раздавался от Кремлевского дворца до Красной площади. Бояре, заливаясь слезами, уже не удерживали окружающих от громкого плача и стенания. Когда государь скончался (1533 г.), тогда все зарыдали. Митрополит омыл тело, вытер хлопчатой бумагою и облек в полное монашеское одеяние. Между тем ударили в большой колокол; тело положили на одр, принесенный из Чудова монастыря, и растворили двери. Народ устремился с воплем и целовал оледеневшие руки. Любимые певчие царя пели хором «Святый Боже». От рыданий и стонов никто их не слыхал. Иноки Иосифова и Троицкого монастыря несли тело в церковь св. Михаила. Скорбь в народе была неописуемая, потому что дети хоронили своею отца, по выражению современников. Сын его Иоанн IV, наводивший ужас при жизни, был страшен и мертвым; царедворцы долго не верили глазам своим, что он умер, и не объявляли о его смерти. На третий день совершилось погребение во храме св. Архангела Михаила, но слезы народные не текли по усопшему. Глас народа — глас Божий; суд тогда же совершился: и в потомстве осталась о нем память Грозного. Напротив, кончина сына его Феодора (1597 г.), которого народ любил, приписывая действию его ревностных молитв благосостояние отечества, рыдал по нему. Когда на рассвете ударили в большой колокол Успенский, тогда раздался в Москве вопль от палат до хижин. Каждый дом, по словам современников, был домом плача. Дворец не мог вместить людей, стремившихся облобызать усопшего. Царица Ирина ужасала всех своими стонами и воплями: она терзалась и никого не слушала. Из уст ее, обагренных кровью, вырывались слова: «Я, вдовица бесчадная, мною гибнет корень царский!» Погре бение совершилось в церкви Михаила Архангела. От слез и рыданий прерывалось священнодействие, и за воплем народным никто не мог слышать пения. По совершении печального обряда раздали богатую казну бедным, церквам и монастырям; отворили темницы, освободили всех узников, чтобы действием милосердия увенчать земную славу Феодоровых добродетелей. Не менее умилительное и трогательное воспоминание — о смерти Петра В. Народ, назвавший его отцом отечества, любил его, как дети своего отца. Когда пронеслась весть по Петербургу о безнадежности его вы здоровления, тогда весь народ обратился во храм и молил Бога со слезами о продолжении дней его, поныне драго ценных для всей России. Но судьбам Всевышнего угодно было воззвать его в обитель вечности, а жители долго не знали, что Петра уже не стало. От них скрывали — единственно из горести. Едва пролетела молва о кончине незабвенного монарха, вдруг нахлынули толпами ко дворцу его, находящемуся на Петербургской стороне, окружили с плачем и воплем, и думали, что отчаянным своим рыданием поднимут его из гроба. Кн. Меншиков явился к народу: он плакал неутешно и от слез своих не мог вымолвить ни слова. Его чувства разделяли, и все плакали с ним. Вопль раздавался повсюду, и вся столица обливалась слезами. Государыня Екатерина была в неописанном отчаянии: она не отходила от гроба, целовала усопшего, орошала его слезами, обнимала, становилась перед ним на колени и умоляла встать; потом с ужасом кричала: «Он умер! Он не встанет более!» От сильных потрясений души падала в обморок, делалась бесчувственною, почти мертвою. Ее при водили в чувства, и она опять устремлялась к умершему и призывала его к жизни. Окружавшие усопшего внутри и вне дворца повторяли безутешное воззвание. Только слышались стоны и болезненные слова: «Нет уже нашего защитника! Нет нашего правдивого царя! Нет нашего отца!» Не было человека, который не спешил бы проститься со своим отцом: целовали правосудную его руку, платье, ноги и сам гроб его. Но и тут кричали: «Закатилось наше солнце, надёжа — Государь! Горе, горе нам, оставленным тобою!» Народ утешали, что Бог за добродетельные подвиги монарха наградил его царствием небесным; что Творец милосердный успокоил его от тяжких трудов, советовали не плакать — и сами плакали. При выносе тела и во время погребального шествия заглушалось пение стонами и воплями. И когда красноречивый голос вытии, Фефана Проковича, прогремел в соборе Петропавловском: «Что видим.? Что делаем.? — Петра Великого погребаем.», — тогда он сам горько залился слезами и не мог говорить более, не могли и присутствовавшие слушать более — не хотели и слышать, что действительно погребают Петра. Весь храм потрясся от новых рыданий. По совершении печального обряда над умершим, опустили его в могилу и задвинули доской. Изумленный народ стоял в церкви, не выходил и все рыдал: он еще думал видеть его в живых, среди себя, и от чрезмерной скорби забыл, что и царь его тот же смертный!
66
См. подробнее в «Опыте труд, вольн. российск. собр.», ч. V, с. 136 и т. д.
67
Мы ничего не знаем, в каких одеждах клали в гроб великих и удельных князей. Из общепринятого обыкновения хоронить в тех одеждах, какие означали сан и достоинство умершего, можно заключить только, что великих и удельных князей клали в их царственных одеждах. Однако есть достоверное известие, что князь Владимир Волынский, померший в Любомле в 1289 г., был обвит в бархат с кружевами и похоронен в Владимире-на-Клязьме, в церкви св. Богородицы. — Кар. «И. Г. Р.», т. IV, с. 138 и 140; прим. 175, с. 375; см. еще «Волынск, лет».
Екатерина Великая, прозванная народом матушкою, была им оплакиваема нелицемерно. Смерть ее до того растрогала сердца русские, что когда узнали о ее кончине, тогда все храмы мгновенно наполнились молившимися и рыдавшими непритворно. По улицам ходили с поникшими головами и бледными лицами. Знакомые, встречаясь с знакомыми, не приветствовали друг друга, а говорили: «Померла наша матушка, не нажить нам такой царицы!» Зимний Дворец был наполнен людьми всех сословий, притекавшими еще раз взглянуть на свою истинную матушку. Вся Россия облеклась в печаль, ибо она знала, чего лишилась в ней. Доныне Александр благословен в устах народа, ему любезного и за гробом ему верного. Память по нему, хотя еще свежа; однако благодатная. Суд потомства настал и достойно назвал его Александр Благословенный. Постигшая его смерть в таком возрасте, когда лета и здоровье радовали отечество, поразила всех неожиданно. Первая весть, что Благословенного уже нет на земле, пролетела с молниеносной быстротой по всем концам России. Но она долго не верила, она и не могла верить, потому что она им жила и им дышала; но когда скорбная весть подтвердилась — все содрогнулись. Искренние слезы, сетование, мертвое безмолвие и невыразимая скорбь отразились на всех лицах. Вместо утешения повторялось отрадное повсюду: «Наш ангел на небесах!» Эти отрадные слова, произнесенные из глубины сердца императрицы Елизаветы, так были свойственны Благословенному, что благодарная Россия увековечила дела его воздвигнутым памятником, на верху коего парящий ангел указывает на небо: «Наш ангел на небесах!»
Набожность наших предков была обыкновенною добродетелью, потому перед кончиною своею они принимали схиму и умирали в иноческом звании. Такое обыкновение было и между великими князьями; оно начинается не прежде XIII в. и продолжалось до начала XVII. Едва ли Александр Невский не первый принял схиму, ибо до него нам ничего не известно о других. В монашестве дали ему имя Алексия. Великие княгини часто после смерти супругов сами постригались. Дочери великих князей тоже принимали перед своею кончиною монашеский чин; принявших схиму хоронили по обряду иноческому.
Местами погребения особ великокняжеского дома были в Киеве соборы св. Богородицы и св. Софии. По перенесении столицы в полов. XIII ст. из Киева во Владимир-на-Клязьму, потом в Москву в XIV в. также соборные церкви служили почетным погребением: в первом был монастырь Рождества Богородицы, называвшийся Великою архимандритиею, а во втором церковь св. Архангела Михаила, в простонародии Архангельский собор. В последнем почиют тела великих князей, царей и царевичей до Петра В., который первый похоронен в соборе Петропавловской крепости, построенной им в новой его столице. С тех пор этот собор сделался местом погребения особ царственного дома для обоих полов и не носивших короны. До этого же времени великие княгини, княжны, царицы и царевны погребались в Москве, в Вознесенском девичьем монастыре.