Быть собой
Шрифт:
Они выбрались из дома, прокрались в конюшню, где уже стояли две оседланных лошадки, вывели их и пустились вскачь. Прохладный ветер приятно остужал разгоряченную плоть, и выдувал остатки кошмара из головы. Он краем глаза посмотрел на Этаару, которая, смеясь, точно ребенок, подгоняла коня, словно летевшего над невысокой зеленой травой, навстречу догорающему солнцу. Он почувствовал, как щеки запылали — в этот момент девушка была невообразимо прекрасна.
Их отношения с каждым днем становились все лучше и лучше. Гордая, капельку надменная, но очень веселая
Они болтали, катались верхом, исследуя обширные владения Маркация, занимались рыбной ловлей и другими не менее полезными делами. Трегоран понимал, что влюбляется, да еще в фарийку, но чувство, клокотавшее внутри него, было сильнее каких-то там криков рассудка.
— Быстрее! — позвала его девушка, весело смеясь. — Скачи во весь опор!
Ее небольшая длинноногая кобылка селианских кровей ускорилась, и галопом поскакала в сторону леса.
— Стой, куда ты? — Трегоран направил свою лошадку следом, но никак не мог догнать свою спутницу. Ему почти удалось это, когда широкие ветки берез и кленов нависли над их головами.
Этаара еще раз рассмеялась, и спрыгнула на землю, перехватывая поводья левой рукой.
— Пойдем, скорее, я кое-что покажу тебе.
В лесу уже стемнело, и Трегоран силой магии зажег несколько небольших огненных шариков. Они неплохо освещали путь, и молодые люди без приключений вели своих скакунов по широкой тропинке.
— Вот, — довольно проговорила Этаара, когда впереди замаячил просвет.
Трегоран вышел на простор и не смог сдержать вздоха восхищения. Они оказались на полянке, посреди которой из земли звонко бил родник, дающий начало небольшому кристально чистому ручейку. Около родника стояла потемневшая от времени, но великолепная беседка, а вся поляна, точно ковром, была устлана синими цветами.
— Ну как? — Этаара мило улыбнулась своему другу.
— Восхитительно, — выдохнул тот.
— Еще бы. Пойдем, не забудь еду.
Она отпустила лошадь и легким грациозным шагом вошла в беседку. Трегоран несколько мгновений наблюдал за девушкой, потом снова покраснел, снял тюк со спины ее кобылы и проследовал под мраморные своды.
— Откуда она тут? — спросил он, улегшись на небольшом, но очень удобном топчане. Их было два, второй заняла Этаара, а между лежанками располагался невысокий каменный столик, украшенный орнаментами.
— Не знаю, — пожала девушка плечами. — Я нашла это место уже когда отца…отец приехал сюда. А цветы вырастила сама. Это васильки, мои любимые.
— Они подходят к твоим глазам.
— Трегорий, ты такой милый, — рассмеялась фарийка. — Спасибо за комплимент.
Девушка протянула руку и взяла кубок, наполненный вином, после чего сделала из него небольшой глоток.
— Мне тут нравится. Если холодно, можно укрыться одеялом, когда хочется перекусить, достаточно протянуть руку, и, самое главное, никто не беспокоит. Когда мне грустно, я могу весь день лежать тут и смотреть,
Она тяжело вздохнула и села, наклонившись вперед.
— Трегорий, скажи, неужели тебе не скучно в этой глухомани?
— Скучно? Ты шутишь, да это лучшие дни в моей жизни! Учитель столько мне рассказал! — с жаром возразил юноша.
— Ах да, — невесело рассмеялась девушка, — как же я могла забыть, учитель…
Она произнесла это слово с неизменным отвращением, и Трегоран перестал понимать, что происходит. Совсем недавно Этаара весело смеялась и шутила, и вот она уже полна горечи и сарказма.
— Я не понимаю тебя, — признался он.
— Неудивительно. Ты приехал сюда постигать таинства магии, постоянно занят, и, самое главное, не провел в поместье и половины луны. Я же заперта в этой тюрьме уже почти семь лет!
Молодой чародей сперва хотел рассказать ей, что такое настоящая тюрьма — каморка, в которой нет ничего кроме пука гнилой соломы, зловонного ведра в углу, да цепи, к которой прикована твоя собственная нога. Объяснить, каково это, неделями не видеть света, лежать, сжавшись в комок и тихо плача от побоев. Поведать о постоянном голоде и страхе, об изнурительной работе и отчаянии, что копится в недрах души, не в состоянии вырваться наружу.
Он хотел рассказать все это, но в последнее мгновение рассудок все-таки взял верх, и юноша ответил лишь:
— Этаара, ты скучаешь по Фару?
— Да, я скучаю по Фару! По имперским городам и удобствам, по своим друзьям, которых я уже не помню, и которые не помнят меня! Я скучаю по величественным храмам, по нашему огромному амфитеатру, на котором можно было насладиться боями, я хочу вернуться домой! Для меня счастье раз в неделю прокатиться до ближайшего городка, чтобы сходить в театр! В жалкий провинциальный театр, понимаешь?!
— Понимаю.
— А отец, — по ее щекам потекли слезы, — нет! Император простил бы его, он всегда ценил талантливых людей, только и требовалось, что встать на колени и попросить прощения, раскаяться в своей глупости. Но нет же, благородный сенатор и не подумал сделать этого. Уперся рогом, и начал вопить про отказ от рабства и какие-то равные права. Какие равные права могут быть у благородного патриция и жалкого плебея?
Юношу покоробили столь злые слова, извергаемые очаровательным ротиком девушки, и он сказал.
— Этаара, Маркаций — твой отец. Ты обязана уважать и слушаться его.
— Обязана? — Девушка вскочила, и в ее глазах заплескали огоньки. — А он не обязан заботиться о своей родной дочери? О ее благополучии? Он не должен думать о чести рода?
Она проскочила к Трегорану и нависла над ним, неосознанно копируя манеру движения отца.
— Он не может думать ни о чем, кроме своих фолиантов и глупых идей! Я ему не нужна, понимаешь? Когда выяснилось, что у меня нет магических способностей, я стала всего лишь грузом, который приходится нести, но хочется сбросить при первой же удобной возможности!