Бюг-Жаргаль

Гюго Виктор

Он, по-видимому, не заметил, какое сильное впечатление произвели на меня его последние слова.

– Мне сказали, – продолжал он, – что ты тоже в плену, в лагере Биасу, и я пришел туда, чтобы освободить тебя.

– Отчего же ты сказал мне сейчас, что ты не свободен?

Он посмотрел на меня, как будто стараясь отгадать, почему я задал ему этот вполне естественный вопрос.

– Послушай, – сказал он, – сегодня утром я был в плену у твоих. В лагере я узнал, что Биасу объявил о своем намерении перед заходом солнца казнить молодого пленника по имени Леопольд д'Овернэ. Мою охрану усилили. Мне сказали, что я буду казнен немедленно после тебя,

а если я убегу, за меня ответят десять моих товарищей. Видишь, я должен спешить.

Я опять остановил его.

– Значит, ты убежал? – спросил я.

– А как же я попал бы сюда? Разве я не должен был спасти тебя? Ведь я обязан тебе жизнью. А теперь следуй за мной. Мы в часе ходьбы и от лагеря белых и от лагеря Биасу. Видишь, тени кокосовых пальм становятся все длинней, и их круглые вершины на траве похожи на громадные яйца кондора. Через три часа солнце сядет. Идем, брат, время не ждет.

«Через три часа солнце сядет». От этих простых слов кровь застыла в моих жилах, как будто я увидел призрак смерти. Они напомнили мне роковое обещание, данное мной Биасу. Увы! При виде Мари я совсем забыл о нашей скорой и вечной разлуке; я весь отдался упоению этой встречи; пережитые волнения отняли у меня память, и, в своем счастье, я забыл о близкой смерти. Слова моего друга внезапно сбросили меня в бездну моего несчастья. «Через три часа солнце сядет»! Чтобы добраться до лагеря Биасу, нужен был час. Мой долг неумолимо стал передо мной; я дал разбойнику слово, и лучше умереть, чем признать за этим варваром право презирать единственное, во что он, кажется, еще верил, – честь француза. Этот выбор был ужасен; я избрал то, что повелел мне долг; но, сознаюсь вам, господа, в первую минуту я заколебался. Можно ли осуждать меня за это?

XLVIII

Наконец, тяжело вздохнув, я взял одной рукой руку Бюг-Жаргаля, а другой – руку моей бедной Мари, с тревогой смотревшей на мое помрачневшее лицо.

– Бюг-Жаргаль, – сказал я с усилием, – поручаю тебе единственное существо на свете, которое я люблю больше тебя, – Мари. Возвращайтесь в лагерь без меня, я не могу идти с вами.

– Боже мой, – вскричала Мари, едва дыша, – опять какое-то несчастье!

Бюг-Жаргаль вздрогнул. В его глазах отразилось горестное недоумение.

– Брат, что ты говоришь?

Ужас, охвативший Мари при мысли о новом несчастье, которое, казалось, угадала ее чуткая любовь, обязывал меня скрыть от нее истину и избавить ее от душераздирающего прощания. Я наклонился к Бюг-Жаргалю и тихо сказал ему:

– Я пленник. Я поклялся Биасу вернуться и отдаться в его руки за два часа до захода солнца; я обещал умереть.

Он подскочил от ярости и закричал громовым голосом:

– Негодяй! Так вот зачем он хотел поговорить с тобой с глазу на глаз, он вырвал у тебя это обещание! Как мог я поверить этой гадине Биасу! Я должен был предвидеть какое-нибудь вероломство. Ведь он не черный, а мулат!

– Что это значит? Какое обещание? Какое вероломство? – воскликнула в ужасе Мари. – Кто такой Биасу?

– Молчи, молчи, – твердил я шепотом Бюг-Жаргалю, – не надо пугать Мари.

– Хорошо, – сказал он мрачным тоном. – Но как ты мог согласиться? Зачем ты дал это обещание?

– Я думал, что ты предал меня, что Мари для меня потеряна. Зачем была мне жизнь?

– Но одно устное обещание не может связать тебя перед этим разбойником.

– Я дал ему честное слово.

Казалось, он старается понять смысл моих слов.

– Честное слово! Что это

такое? Ведь вы не пили оба из одной чаши? Не ломали с ним кольца или ветки цветущего клена?

– Нет.

– Тогда о чем же ты толкуешь? Что тебя связывает?

– Моя честь, – ответил я.

– Я не понимаю, что это значит. Ничто не связывает тебя с Биасу. Пойдем с нами.

– Я не могу, брат, я обещал.

– Нет! Ты не обещал! – вскричал он запальчиво. Затем, еще повысив голос, продолжал: – Сестра, помогите мне; не позволяйте мужу покинуть нас. Он хочет вернуться в лагерь к черным, откуда я вырвал его, вернуться только потому, что он обещал их вождю Биасу умереть.

– Что ты наделал? – вскричал я.

Но было уже поздно. Я не мог предотвратить действие этого великодушного порыва, побудившего его молить ту, которую он любил, о спасении жизни своего соперника. Мари бросилась мне на грудь с криком отчаяния. Обвив руками мою шею, она прижалась ко мне без сил и почти без дыхания.

– О мой Леопольд, что он говорит? – с трудом прошептала она. – Скажи, что это неправда, что ты не хочешь покинуть меня в ту минуту, когда мы вновь соединились, – покинуть, чтобы умереть! Отвечай скорей, или я умру! Ты не имеешь права отдавать свою жизнь, ты с нею отдаешь и мою. Ты не захочешь уйти от меня и расстаться со мною навеки!

– Мари, – ответил я, – не верь ему; я, правда, должен тебя покинуть; так надо; но мы снова встретимся в другом месте…

– В другом месте, – повторила она с ужасом, – в другом месте… где же?

– На небе! – ответил я, не в силах лгать этому ангелу.

Она снова упала без чувств, на этот раз уже от горя. Я не мог больше медлить; решение мое было твердо. Я передал ее Бюг-Жаргалю, который смотрел на меня полными слез глазами.

– Значит, ничто не может удержать тебя? – спросил он. – Я ничего не прибавлю к тому, что ты видишь. Как можешь ты противиться Марии? За каждое слово, сказанное ею, я пожертвовал бы целым миром, а ты не можешь пожертвовать своей смертью!

– Честью, – возразил я. – Прощай, Бюг-Жаргаль, прощай, брат! Я завещаю ее тебе.

Он взял меня за руку; он был задумчив и, казалось, плохо слушал меня.

– Брат, в лагере у белых находится один из твоих родственников; я передам ему Марию; что до меня, я не могу принять завещанное тобой.

Он указал мне на остроконечную скалу, которая возвышалась над всей окружающей местностью.

– Видишь этот утес? Как только сигнал о твоей смерти появится на его вершине, ружейный залп тотчас возвестит и о моей. Прощай.

Не задумываясь над непонятным значением его последних слов, я крепко обнял его, поцеловал бледный лоб Мари, которая начала понемногу приходить в себя благодаря заботам своей няни, и стремительно убежал от них, боясь, как бы первый взгляд и первая мольба Мари не отняли у меня всю мою решимость.

XLIX

Я убежал и углубился в чащу леса, следуя по проложенной нами тропинке и не смея оглянуться назад. Чтобы заглушить осаждавшие меня мысли, я мчался, не останавливаясь, сквозь кустарник, через поляны и холмы, пока не вышел, наконец, на гребень горы и не увидел перед собой лагерь Биасу с неправильными рядами тележек и шалашей, кишевший внизу, как муравейник. Тут я остановился. Я достиг конца моего пути и моей жизни. Усталость и волнение сломили мои силы; я прислонился к дереву, чтобы не упасть, в то время как глаза мои рассеянно блуждали по развернувшейся у моих ног роковой саванне.