Бюро расследования судеб
Шрифт:
Эсэсовцы были высокие и красивые, мы все мечтали выйти замуж за кого-нибудь из них. Тогда я впервые увидела их так близко. Мы с ними работали. И все были молоды… Можешь сама догадаться – были и любовные истории! Ни один эсэсовец не имел права жениться без одобрения рейхсфюрера. Некоторые девушки были замечены в неприличном поведении. Очень мало кто из нас сумел сорвать большой куш.
После войны меня судил британский военный трибунал. Меня обвиняли в жестокости по отношению к заключенным. Я всего лишь исполняла приказы. Мы были воспитаны так, что надо проявлять строгость. Равенсбрюк был женским лагерем, не таким жестким как лагеря на востоке, но тамошние узницы отличались крайней недисциплинированностью. Особенно
Русские продвигались по линии фронта. Лагеря эвакуировали с востока – один за другим. Прибывали тысячи узниц, все в чудовищном состоянии. Непонятно было, где их размещать, всего не хватало. Осенью мы увидели, как выгружают толпу женщин и детей, привезенных из Варшавы. Там наши войска подавили организованное партизанами вооруженное восстание и стерли город до основания. Всех затолкали под один широкий тент, уже даже не регистрируя. Эти польки были грязны и все время плакали. Многие беременные. И днем и ночью случались потасовки. Их приходилось бить, чтобы они успокоились. После первых же дождей тент превратился в грязную лужу. Женщины и дети гнили заживо среди трупов. Однажды, придя туда, чтобы хоть немного навести порядок, я и увидела ту польку – она пришла поговорить с женщинами из Варшавы. Она созналась мне, что ищет сестру. Я приказала ей вернуться в свой барак, если она не хочет кончить в бункере. У нее были очень светлые голубые глаза и белокурые, почти седые волосы. Отощавшая, но все-таки еще красивая. Не будь на ней робы узницы, ее можно было бы принять за арийку.
В январе меня приписали к Молодежному лагерю [3] в Уккермарке. До этого он служил исправительным лагерем для подростков. В конце 1944-го дирекция освободила его, чтобы свозить туда самых ослабевших узниц. Он располагался поодаль, в двух километрах от главного лагеря. На тот момент заключенных женщин было более сорока пяти тысяч. Нужно было как-то разместить их – приказы шли из Берлина. Комендант готовился к эвакуации – ни одна заключенная не должна была попасть в руки врага. Лейтенанту в Аушвице он приказал уничтожить тех, кто не подлежал перевозке.
3
Территория «Лагеря защиты молодежи» Укемарка была преобразована в лагерь смерти и селекции концентрационного лагеря Равенсбрюк.
Как вспомню ту лютую зиму – до сих пор ноют кости. Едва подморозит так, что не справляется обогреватель, – и память о ней возвращается мучить меня. Я думаю об узницах, продрогших в лагерных хлопковых робах. Стоило им переступить с ноги на ногу, чтобы согреться в долгие часы переклички, и кому-нибудь сунуть руки в карманы – мы били их кнутом. Главная надзирательница спускала собаку. Сейчас мне стыдно вспоминать об этом. Ночами температура опускалась до минус тридцати. Все опасались бомбежек и спали одетыми. Заключенные видели в этом надежду на освобождение. Мы же чувствовали тревогу и унижение от поражения. Страх перед русскими. Ты читаешь меня и думаешь: “Himmel sei Dank! Это счастье, что с Гитлером и его кровавой баней было покончено!” Вот только всему, во что мы тогда верили, приходил конец. Я не могла представить, как можно будет жить после гибели рейха. Пусть даже жизнь пойдет себе дальше, с ее
На суде меня спросили, допускала ли я для себя возможность отказаться от должности в лагере для молодых женщин. А с чего бы мне отказываться? Я повиновалась приказам вышестоящих. Они лгали заключенным. Рассказывали, что их перевезут в Миттверду – такой санаторий, где они смогут отдохнуть и подождать дальнейшего распределения.
Миттверды никогда не существовало. Это слово означало смерть».
Ирен звонит Хеннингу и просит зайти на минуточку – проконсультировать.
Равенсбрюк был крупнейшим концентрационным лагерем для женщин, центром подготовки охранниц СС. В самые последние недели персонал сжег огромную кипу архивов. Списки и досье заключенных, смертные приговоры, производственные переписки десятков лагерей-сателлитов, вечно требовавших новых партий рабсилы, ибо уже присланные быстро утрачивали пригодность. Союзники почти ничего не нашли, за исключением кое-каких документов, которые хранились у русских вплоть до падения железного занавеса, или же их удалось спрятать заключенным, покидавшим лагерь. Название «Миттверда» ни о чем ей не говорило. А вот Хеннинг может и знать.
– Нравится тебе твой пакет-сюрприз? – входя, спрашивает он.
Он всегда кажется неестественным. Как будто сам не знает, что делать с этим вытянутым телом – оно как дерево, с которого ниспадают пучки порыжевшей листвы.
– Я в недоумении, – отвечает она, вынимая из пакета старинный медальон, завернутый в плотную желтоватую бумагу. – Не ожидала, что мне предстоит прочесть воспоминания надзирательницы из СС.
– Так это она тебе пишет? – удивляется Хеннинг, приподнимая брови. – Теперь мы должны возвращать еще и нацистские вещи?
– Она, видимо, украла это. А мне прислал ее внук. Его бабка работала в Равенсбрюке. Ты знаешь название «Миттверда»?
Он щурится с легкой улыбкой – тянет время, продлевая напряженное ожидание. Любит же он ей напомнить, что пришел сюда работать раньше нее. Эта легкая игра не так уж невинна. Может быть, он немного завидует, с тех пор как для руководства группой выбрали ее.
– И она об этом говорит?
– Она говорит, что Миттверда – это обман.
– Такая искренность делает ей честь.
– Так ты объяснишь?
Устроившись на работу в ИТС, Хеннинг был направлен в секцию документов по концлагерям. Как-то раз он разыскивал одну заключенную-австрийку, работавшую на заводе «Сименс», располагавшемся неподалеку от крепостных стен Равенсбрюка. В конце концов он нашел ее – в списке перемещенных в «лагерь отдыха "Миттверда"» в феврале 1945 года. Рядом с ее именем стояла уточняющая пометка: она страдала истерией. Другие женщины в этом списке были тяжело больны – у кого сильная слабость, у кого безумие или различные недуги: туберкулез, гангрена, сильная лихорадка, гнойные нарывы, дифтерия. Некоторые передвигались только на костылях или жили с протезами.
Тут впору было порадоваться, что этих ослабевших женщин отправили в санаторий. Но у него, хорошо знакомого с концлагерной вселенной, слова «лагерь отдыха» вызывают недоверие. Хеннинг знает, что скрывается за другими эвфемизмами: «дезинфекционный зал», «эвакуация», «специальное лечение». Он продолжает поиски. И натыкается на протокол допроса коменданта Равенсбрюка американцами. Допрошенный в рамках судебного следствия, тот нерешительно сообщает названия лагерей-сателлитов и их деловых партнеров. Перед ним кладут список тех, кого должны перевезти в лагерь отдыха «Миттверда». Это отдельная группа. Ее нет среди прежде им перечисленных. Стенографист упоминает о волнении, охватившем эсэсовца, когда он уверял, что никогда о таком не слышал. Его собеседник указывает, что под списком стоит его подпись. Комендант явно колеблется. О, все это так далеко от него. Но это было, было, да, он вспоминает. Этот лагерь находился в Силезии. Кончилось тем, что перевозка сорвалась, поскольку к этому числу регион уже заняли Советы.