Бывшие. Мне не больно
Шрифт:
— Все хорошо уже, бабуль. То уже в прошлом.
— Кто он, Нюшенька? Отец ребенка кто?
— Слава, — отвечаю со вздохом.
— Слава? — хватается за сердце. — Твой Слава?
И снова короткий рассказ. Вдогонку заверяю, что верю ему. Доказал он уже. И не раз. И то, что раскаивается, и что винит себя, и что не помнит. Сейчас рядом со мной уверенный в себе, цельный мужчина, на которого можно положиться. От которого, как бы это ни звучало странно, хочется детей.
Я тихонько вздыхаю, бабушка успокаивается
Окидывает нас недовольным взглядом и поджимает губы:
— И после этого меня винят в несдержанности? А как можно сдерживаться, когда стоит этой… — ну давай! обзови меня! но нет: — появиться, и ты, мама, снова с давлением, головной болью и ноющим сердцем.
«Оно у нее хотя бы есть. В отличие от тебя», — прикусываю язык. Молчу. Не ради нее, ради бабушки. Кто-то же должен быть адекватным из нас двоих?
— Нормально со мной все, — отвечает ба бодро. — Вот поговорила с внучкой, выяснила, что у нее все хорошо, и сердце теперь на месте.
Мать фыркает, разувается и шагает через кухню. Проходя мимо меня, задевает плечом. Ненарочно, ага.
— Да что с ней будет, — произносит жестко. — Она вон на свою голову ищет — весь поселок обсуждает ее распутство.
— А по-моему, одна ты меня осуждаешь и обсуждаешь тоже, — не сдерживаюсь.
— Кто-то же должен? — хмыкает высокомерно. — А то ты так начнешь нашим алкашам давать. У нас их мно-о-ого.
Отпивает воды из стакана и смотрит на меня презрительно.
Встаю, отбираю стакан и выплескиваю воду матери в лицо. Тут же поднимаю руку и залепляю ей пощечину. Не больно, скорее унизительно.
Я достаточно долго терпела. Мать. Мать. Мать. Была ли она хоть раз мне матерью? Настоящей мамой, которая обнимает своими горячими руками, защищает от всего мира. Обещает счастье, дарует ласку и тепло. Поет нежные песни, рассказывает наивные сказки.
Нет.
— Охладись, — говорю ей.
Голос хрипит. Я бы заплакала, но она растопчет меня, увидев слезы. Ожидаемо мать молчит, просто как рыба открывает и закрывает рот, хватая воздух.
Подхожу к бабушке и помогаю ей подняться, отвожу в спальню.
— Прости, — вздыхаю.
— Не извиняйся. Я все понимаю. Ты и так долго терпела, — гладит она меня по волосам. — Это ты прости меня.
— За что? — удивляюсь.
— За то, что защитить не получается. Видит бог, я не хотела такого для тебя. Ну что мне сделать, скажи? — плачет.
А я наоборот улыбаясь и вытираю ее слезы:
— Как что? Выздоравливать. Это будет самый лучший подарок.
Ночь сплю отвратительно. Поднимаюсь еще до рассвета. Умываюсь и возвращаюсь к себе в комнату, переодеваюсь в легкие брючки и топ. Зависаю с телефоном в руке. Пишу Славе сообщение. Какие-то нежные глупости о том, что скучаю и очень жду его.
Сижу в тишине, наблюдая в окно рассвет.
Неожиданно слышу шум в коридоре и тихонько выглядываю из комнаты. Вижу силуэт матери. Она проходит в комнату к бабушке и прикрывает за собой дверь. Та закрывается неплотно, оставляя щель.
Прохожу по коридору и беру с небольшого столика три баночки, которые мама принесла от Кузьминичны. В них была какая-то настойка, но бабушка ее выпила, теперь баночки надо вернуть.
Вообще бабушка сказала это сделать маме, но та проигнорировала. Она почему-то ужасно боится местную ворожею. Перехватываю стекляшки поудобнее и уже собираюсь отнести их на кухню, когда слышу разговор.
— Как долго это будет продолжаться? — тихо спрашивает бабушка.
— Что именно?
— Твоя ненависть к собственной дочери, — бабушкин голос ломается, ей нелегко произносить это вслух. — Раньше ты была более сдержанной и не позволяла себе опускать до подобных низостей.
— Закончилась моя терпелка, мам, — мать горько вздыхает.
— Она же дочь твоя. Единственная. Пусть нежданная, но… твоя! И посмотри, какая чудесная девочка из нее вышла. Умница, красавица, добрая, искренняя. Как можно не любить ее?
— Ты мне лучше скажи, как можно ее полюбить? — Меня будто режут. — Ведь я тебе тогда говорила, просила! — мамин голос срывается. — В ногах у тебя валялась и просила помочь мне сделать аборт! Не нужна она мне была никогда. Как напоминание о том, какая жалкая и никчемная у меня жизнь. Это ты заставила меня ее родить! А она, как будто в насмешку, родилась точной копией отца. Такая же ржавая, как и он. И воспитывать ее я тоже не вызывалась. Ты хотела ее, вот и не жди от меня тепла, ведь она не была нужна мне.
Слова как хлесткие удары, будто меня лупят кнутом, не щадя тела. Разве могут слова так больно ранить?
— Я дала тебе выбор, глупая ты женщина! — бабушкин голос звучит твердо. — Я дала тебе то, что ты не смогла дать своей дочери. А так, может, родила бы Таня и ты бы смогла восполнить на ее ребенке того, что недодала девочке. Но… Где ты была, когда она нуждалась в тебе?! У тебя был выбор: рожать или нет. А ей ты выбора не оставила.
— Не принимай ее слова за чистую монету, — мать старается говорить спокойно, но голос все равно дрожит.
— Ты же сама понимаешь, что она не врет. Совесть тебя не мучает?
— Если она и должна кого-то мучать, то ее, а не меня!
Мне кажется, я умираю. Будто попала под каток. У меня болит все. Душа, каждый орган и часть тела. Меня сковывает железом, и одна из баночек падает вниз, разбивается на мелкие осколки. Смотрю на битое стекло, на то, как оно красиво, будто слезами застилает пол.
Дверь распахивается, и наши с мамой глаза встречаются. Впервые в жизни я вижу в них что-то новое. Сокрушение.