Царь Амореев
Шрифт:
– Консумация брака произошла? – Абуд кинул этот вопрос Азаду, как последнюю соломинку, от всей души желая, чтобы он соврал, даже если уже случилось непоправимое.
Но благородные манеры воина-аморея и юношеское упорство проявились во всей красе.
– Да, – слова Азада прозвучали как приговор, который он вынес сам себе. Теперь он не жилец, уже по закону. Из Милат сделают вдову, если она понесла ребенка. Если это будет мальчик, то его отдадут в военный легион, а если девочка, то сможет стать Великой Жрицей Первого Государства по праву рождения. Глаза Зият-Сина закатились от безвыходности и собственной беспомощности, он уже не спасет сына. Абуд легонько махнул головой и двое из его охраны двинулись на Азада. Все шестеро братьев последнего оскалили свои сабли и выстроились стеной перед двумя. Черные плащи даже не думали останавливаться, и начался первый виртуозный танец двух культур: Южного Аморея и Вавилона. У вавилонян не
И тут в суматоху ворвались женщины, ревущая невеста влетела в зал и бросилась на шею Азаду, его мать и бабушка встали перед ним, готовые защищать его своими телами и, выкрикивая проклятия на своем тарабарском в сторону вавилонян, обезумевшие от горя с большими стеклянными глазами. Танец с саблями прекратился, Абуд отозвал своих, ему всегда было невыносимо смотреть на боль матерей, меньше всего он хотел быть вестником смерти, но чаще всего им оказывался. Но выхода нет, он обязан отрубить голову Азада – таков кодекс всех времен и народов, но он не будет убивать сына на глазах матери.
В зал все пребывали и пребывали женщины, красивые, высокие, статные, все одетые в зеленые вуали поверх цветастых нарядов, очень откровенных для вавилонян, где женщины одевались скромнее, ибо климат был гораздо холоднее здешних мест. А тут все женщины носили короткий топ, обнажающей живот и руки, и длинную юбку или штаны-шаровары в пол. На руках и ногах множественные браслеты, а сверху с головы до ног прикрывает прозрачная ткань, которая не прикрывает по сути ничего, ни грамма бешенной красоты, которой обладает каждая женщина-аморейка, и молодая, и не молодая.
Золла, как и все женщины, слышала весь разговор от начала и до конца, ибо система труб под высокими потолками, построенная древними людьми, при помощи хитроумной эхо-локации и акустики, доносила каждое сказанное слово, даже шепотом, произнесённое здесь и в диванном зале, разносится по всему дворцу, храму и городу. Она, с разрывающимся сердцем, от глубокой скорби и тоски, смотрела на самую трогательную и безумно-мучительную сцену на свете: как царица Голез, махает маленькими женскими кинжалами и с сумасшедшими глазами, защищает свое дитя, зная, что он все равно умрет, а она и не собирается жить, если ее сына не станет. Как шестеро братьев встали единым фронтом и готовы пожертвовать собой ради родного человека, зная, что он умрет в любом случае, с ними или без них. Как ее родная сестра изо всех сил прижимает к себе своего возлюбленного в последний раз, надрывно всхлипывая и признаваясь в любви, вечной и безгранично большой к юноше, которого полюбила, будучи еще маленькой девочкой с непослушной копной черных волос. Еще утром жизнь Милат казалась воздушной розовой сказкой принцессы с большим и счастливым будущим. Душу Золлы переполняла гордость и жалость за этих божьих детей, как жрицу и ее ноги подгибались от безумной тоски и собственного бессилия, как сестры и старшей дочери Первого Аморея, которая ничем не может помочь, никому из этих несчастных людей. Она взмолилась Нинель, не понимая в чем замысел Создателя, зачем Он так испытывает ее семью, ее близких людей… И тут она открыла глаза и увидела взгляд своего отца – Рим-Син смотрел на нее глазами полными огромной любви и нежности, и как всегда спокойной и блаженной улыбкой сумасшедшего и подмигнул ей. Она, еле покачиваясь на подгибающихся ногах, протянула к нему руки и прошептала: «Папа, я знаю, что делать. Отец, останови все это, умоляю!» Лугаль схватил старшую дочь за руки и как будто влил в нее мощную энергию и придал ей сил, отчего она выпрямилась во весь свой высокий рост и развернулась к чужеземцам. Она Великая Жрица одного из Древнейших Государств Мира, грош ей цена и всем ее знаниям и богослужениям, если она не может уберечь близких ей людей. Она поняла именно в этот миг истинный смысл слов, вырезанных на скале, на мертвом шумерском языке в пещере древних «Любовь есть Бог». Лугаль Рим-Син громким стальным голосом прокричал на весь зал:
– Всем разойтись и успокоиться! Немедленно! – раскатистый низкий и грозный бас Рим-Сина, очень-очень редко выпускаемый им наружу, выдал всю мощь и сталь его характера, давая каждому из присутствующих понять, что он все еще является единственным хозяином этих мест. Даже Абуд заметил, как его охрана сникла и подчинилась. Да что уж скрывать, даже сам Абуд чуть не присел от столь сильного голоса. Сталь и металл прозвучали в нем. В глазах Голез промелькнула надежда и тут же угасла. Братья Азада опустили сабли на пол, но не убрали в забрала. И только влюбленная пара, как будто забыла о существовании окружающего мира, наслаждалась последними минутами и друг с другом, слившись в одно целое тело, как многорукий Бог Шива из индийской мифологии. Золла окинула их, влажными от непролитых слез, глазами и смело шагнула вперед к высокому вавилонянину. Скоро все отрекутся от нее, ибо она похоронит свою
Золла медленно обошла всю обороняющуюся родню Юга и выпрямилась во весь свой рост перед вавилонянином, и, посмотрев прямо перед собой, увидела широкую грудь в черном одеянии. Какого же было ей, человеку ростом выше среднего мужчины, впервые в жизни смотреть на мужчину снизу вверх, он был на целую голову выше нее.
Абуд почти задохнулся, он долго не мог дышать. Перед ним предстала высокая красивая женщина, сошедшая со стен пещер, красоту которой воспевают на всех балладах и рисуют на всех вазах, ей бы позавидовали сами боги, если бы действительно существовали. Она подняла на него томный взгляд, взмахнув пушистым веером черных ресниц, обрамляющих огромные темно-синие глаза, в которых он утонул и потерял свою голову окончательно. Он понимал, что перед ним стоит Жрица Первого Аморея Золла, но Боже, как же судьба насмехается иногда над детьми человеческими, делая столь сладким запретный плод. Ему не хотелось даже моргать, вдруг видение раствориться. Он узнал бы ее в толпе среди тысячи женщин, он знал ее по портретам и рисункам на горшках, которые преследовали его с юношеских лет. Он натыкался на ее образ так часто, что ему казалось, что она существует в его голове, как призрак, как его альтер-эго, отдельная личность, свой личный собственный голос в его голове. И вот тогда он принял для себя решение, что он должен найти ее, а иначе…
Глава 3
«Мне кажется, я любил тебя еще до твоего рождения,
я стоял перед Богом и клялся в вечной любви к тебе»
Кемран
Непонятно сколько они так простояли, глядя друг на друга, но, в какой-то момент, видение заговорило, при том на чистейшем грамотном аккадском языке. Спина высокого мужчины напряглась.
– Меня зовут Золла, я старшая дочь лугаля Рим-Сина и Верховная Жрица Первого Аморея. Прошу вас о помиловании Азада, взамен я вам дам нечто большее, чем…
Абуд резко встряхнул головой, остановив ее взмахом ладони. Наваждение как рукой сняло, когда он понял, что во дворце была живая душа, которая могла переводить все эти полоумные разговоры и избавить всех от мучительного процесса коммуникации двух цивилизаций, разделенных более 1000 летней историей развития.
– Простите меня, Велика Жрица, вы знаете наш язык? – он старался, очень старался не потерять самообладание, от захлестнувших его бури эмоций, от восхищения до возмущения.
– Конечно, я же жрица, я знаю много языков, – ее синие глаза смотрели на него как две холодные льдинки. Налет духовного умиротворения в немигающем взгляде, не мог скрыть тот факт, что она волнуется. Молва говорила правду о старшей дочери Белого Аморея, но вот художники не передали и половину ее истинной красоты на своих картинах, нанесенных на вазы, кувшины и горшки. Вся та каноническая женская красота, которая могла свести с ума сознание любого здорового мужчины, изливалась из ее движений рук и бедер, извергалась из ее глаз, блестела в ее волосах, выдыхалась из ее слов и дыхания, из ее звонкого низкого голоса – этого нельзя передать никакими карандашами и цветастыми красками. И, ее уверенное наглое признание того факта, что она специально не выходила на переговоры, поставили военного лидера Вавилона в замешательство. Она его огрела своей прямотой и всколыхнула в нем то, что дремало слишком долго. Абуд старался обуздать свое животное нутро, которое смешалось с раздражением:
–Так почему же вы не украсили своим присутствием наши переговоры, это бы облегчило нам понимание и сэкономило бы…?
– А я не хотела вам облегчить понимание, – Золла прикусила свой язык и обреченно закрыла глаза. Перебить захватчика – ее дерзость, вмиг разрушило собственное спокойствие. Она выдохнула, открыла глаза и старалась говорить более спокойно. – Простите меня, сын Вавилона, я слегка нервничаю.
Правая бровь Абуда, слегка дернулась вверх, переключившись на ее нервное состояние, он смог отвлечься от своих собственных страстей:
– А как же хваленое самообладание Великой Жрицы Золлы? Или слухи преувеличены?
– Оно покинуло меня в тот миг, когда пятеро чужаков вломились на свадьбу моей любимейшей сестры и в данный момент пытаются убить ее жениха, – она снова не удержалась. Действительно куда делись ее манеры? Прикусить бы ей свой язык. Абуд нашел ее выпады ужасно привлекательными, ее глаза горели от смеси сожаления и плохо скрываемой неприязни, отчего сердце Абуда подступило к горлу. И тут он пытался вспомнить, когда в последний раз был с женщиной.