Царь Грозный
Шрифт:
– Сами виноваты… Не велели отцы святые ехать, а мы не послушали…
Анастасия вскрикнула в ответ:
– Нет! Чем Дмитрий виноват? Он младенец совсем!
– Моя вина, моя!.. – застонал царь, схватившись за голову.
Давили мысли одна черней другой. Был сын Дмитрий, кровь от крови, плоть от плоти его – и нет! За что?! И ведь наказан как – не там, за земным порогом, не в бою, а просто и легко, на мостках, по которым до того прошли множество ног, в вяло текущей воде спокойной реки явилось это наказание!
Снова и снова стонал царь:
– Ослушался!.. Ослушался!..
Анастасия впервые не согласилась
– К чему тебе, государыня? Я уже наказал тех, кто худые сходни сделал.
– Я хочу с ними поговорить…
– Да их уже и в живых нет! За гибель царевича взыскано строго!
Вернувшись в Москву, Иван переписал свое завещание, определив наследником, если сыновей больше не будет или они умрут во младенчестве, Владимира Старицкого. А если государь оставит за собой слишком малыми детей, то быть князю их опекуном.
Это порадовало Сильвестра, но озадачило Адашева. К чему такая прыть у царя? Алексея Адашева Владимир Старицкий не слишком жаловал в отличие от Сильвестра. Адашев только пробурчал:
– Перестарались…
А Иван преклонил колена перед Сильвестром, просил прощения за свое ослушание, обещал впредь не перечить. Священник был немало доволен, хотя Иван и повидал Вассиана в его обители, говорил с опальным монахом, да только все равно по их с Адашевым воле повернуло. И ведь как кстати погибель царевича подвернулась, прости, Господи! Адашев зубами скрипел на глупого попа: везет же дуракам! Грех Адашева, а польза вон Сильвестру.
Сам поп все больше забирал власть над государем. Иван уже жил по его Домострою. Царица против? Так ведь она мужнина жена, а коли муж священника слушает, то куда Анастасии деваться? Но между царицей и Сильвестром не просто черная кошка пробежала, та тихо ненавидела священника, мучаясь своей нелюбовью.
Но Господь сжалился над царской четой, года не прошло, родился второй сын – Иван. После доченька Евдокия, а потом и еще сынок Федор.
А у царя новый советчик. Узнав про него, бояре совсем взвились. Адашев и сам не больно знатен, а уж Ивана Пересветова привел так вовсе из долговой ямы! Только таких в царских покоях не хватало! Чем взял царя Ивана этот должник?
Просто в своих челобитных о том, как устроить государство и власть царскую, советчик точно попал в мысли самого Ивана. Пересветов умен, немало повидал на своем веку, он доказывал, что Османская империя победила Византию потому, что та давно управлялась бестолковыми и ленивыми чиновниками, в отличие от сильного единовластного правления Магмет-салтана. Тех же, кто мешает сильной власти, надо огнем жечь, даже не вызнавая их вины! «Царь на царстве грозен и мудр, царство его ширеет, и имя его славно по всем землям». А ради этакой правды еретиков и супротивников можно и на кострах жечь, и в пыточной кровь пускать… И вину их спрашивать не обязательно, виновны уж тем, что против помыслили.
Мог ли быть лучший бальзам на душу Ивана в тот миг? Нет, он не стал немедля вешать или пытать бояр, больше того, остался в послушании у Алексея Адашева и Сильвестра, но зерно было посеяно в подготовленную почву. Это зерно даст такие всходы, от которых
Иван Пересветов очень дельно изложил молодому государю проект реформы всей Руси, особенно военной реформы. Через несколько лет он ляжет в основу опричнины, словно Иван Васильевич на досуге вспомнит записки своего тогдашнего советчика. Может, так и было?
Сильвестр отнесся к прожектам Ивана Пересветова спокойно, как относился ко всему, что не угрожало его влиянию на царя. Благовещенский священник доделывал Домострой, и его больше занимала семейная жизнь Ивана, устройство царского быта. Вот в этом поп преуспел, Иван все больше тяготился его мелочной опекой, но противиться не смел, хорошо помня исполнившееся страшное пророчество. Однажды он пожаловался жене:
– Живу точно сетью какой опутанный. Перед каждым шагом думаешь: одобрит ли это Сильвестр?
Анастасия вздохнула:
– А я и того хуже. Не люблю я этого попа, после его предательства невзлюбила. Что он все карой грозит за любое непослушание?
– А может, прав он? Один раз не послушали – и вон какая беда…
– Что ж теперь, все по его велению делать?
Вопрос остался без ответа, Иван и сам не знал, как быть.
Но шли год за годом, постепенно забывалось страшное, распрямлялись плечи молодого государя, опущенные после гибели первенца, зато все чаще возвращалась мысль к словам старца Вассиана и к челобитным Ивана Пересветова. Особенно когда стало ясно, что Сильвестр больше как на мелочные придирки не способен, а Адашев не всегда прав в своих военных советах… Но пока благовещенский поп крепко держал молодого царя в подчинении своими пророчествами и угрозами беды его дорогим людям.
Освободиться от этой зависимости Иван не мог. И Анастасия не понимала почему. А ведь все было просто…
К государю спешил невысокий человек, одетый в поношенное платье и стоптанные сапоги. Левой рукой, потемневшей от весеннего солнца, он прижимал к груди какие-то свитки, а правой размахивал при ходьбе, точно помогая себе. Космы если и были чесаны, то давно поутру, но в них, видно, не раз за день лазили в задумчивости пальцы, разорванный на локте кафтан зашит через край явно не женской рукой, его хотя и чистили, но совсем вытрясти пыль не смогли, во многих местах так и остались потертости… Лицо человека было задумчиво, он словно советовался мысленно сам с собой, временами губы начинали шевелиться, а рука и вовсе выписывала какие-то выкрутасы, очерчивая в воздухе что-то, видное ему одному. Куда ж такому к царю? Но стража даже не остановила идущего, да и он внимания на рынд не обратил, шел себе как шел.
Иван Васильевич ждал Барму. Год назад на площади напротив Кремля царь повелел заложить новый собор в честь взятия Казани. Сначала поставили обетную церковь, вокруг нее постепенно росли семь новых храмов, как бы охватывая уже готовый и забирая под себя. Такого на Руси не видывали. Строитель был, конечно, странен, но дело свое знал хорошо. Сейчас он нес государю чертежи с исправлениями, которые неделю назад Иван Васильевич одобрил. Барма мыслил, что собор, стоящий чуть не посреди площади, должен сам стать центром Москвы за пределами Кремля.