Царь Мира
Шрифт:
— Ну, кто со мной? — крикнула Алина.
Хэммонд кашлянул, потом деликатно заметил:
— Простите, мэм, с этой штукой надо уметь обращаться. У нас есть специалист, его зовут Эндрю Хит. Эндрю, — позвал он.
Хит, чуть покрасневший от смущения, приблизился к ним.
— Лучше, если он спустится с вами.
— Хорошо, — сказала Алина.
Процедура подготовки оказалась довольно длительной. Хит привык все делать тщательно, обстоятельно, а Алина к тому же попросила, чтобы он подробно все объяснял. Самым внимательным слушателем оказался Мак-Гроу. Он убедился, что батисфера рассчитана на двоих человек, но в ней вполне можно спускаться и одному. В сущности, это просто шар на тросе.
— А на какую глубину можно погружаться? — спросил он.
— До километра, — ответил Хит. — Можно и больше, батисфера
— А там есть окна? — спросила Алина.
— Да, миледи, там есть иллюминаторы из кварцевого стекла, толщиной в полдюйма.
— А она не оторвется от яхты?
— Что вы, миледи, здесь три троса, каждый из них имеет двенадцати кратный запас прочности. И к тому же погружение всегда делается только при спокойном море.
— А она может всплыть сама? — спросил Мак-Гроу.
— Нет, сэр, это невозможно. В батисфере есть запас кислорода на восемь часов для двоих человек, есть регенерационный аппарат, и даже если вдруг яхта внезапно взорвется или механизм подъема выйдет из строя, что практически невозможно, все равно будет время вытащить батисферу.
— Но она же уйдет на самое дно? — сказала Алина, широко раскрыв глаза и явно представив себе, как стальной шар медленно падает в пучину и его там раздавливает чудовищное давление.
— Нет, миледи, — усмехнулся Хит, — мы будем погружаться там, где предельная глубина не больше километра. Поверьте мне, гораздо опаснее нырять с аквалангом.
Странный был замок, «купленный» Царем Мира у Аль-Махди. Не сам по себе — внешне он был похож на замок Макговерна, но внутри… Шейху казалось, что он завоевал этот замок, отобрал его у никчемного, равнодушного народа бывшей могучей империи. И подобно завоевателю, он поторопился переделать замок в соответствии с этим чувством и своим вкусом. Человек наблюдательный заметил бы, что чувство это ложное, а вкус отсутствует. Аль-Махди решил, что в этом замке должен царить Восток — будущее мира, по его мнению. И потому несколько комнат в замке, уже переделанных по его плану, представляли несколько стран Востока: Египет, Турцию, Индию, Японию, Китай. Все убранство этих помещений — мебель, украшения, облицовка стен — все, вплоть до мельчайших деталей — было привезено из той страны, которую представляла комната. Кто-то мог бы сказать, что это напоминает голливудские декорации — не страны здесь представлены, а обывательские представления об этих странах, что это лишь дешевая стилизация. Но, во-первых, вещи, собранные здесь, были куплены отнюдь не в туристских сувенирных лавках — это были подлинные и чрезвычайно дорогие произведения искусства, а во-вторых, комнаты выполняли свое назначение — они создавали у человека настроение. Быть может, для тонкого вкуса достаточно было бы небольшого эстампа с японскими иероглифами, чтобы вызвать богатейшие ассоциации, но у Аль-Махди было свое видение мира, ему мало было намеков на страну, ему хотелось подчеркнуть именно нашествие Востока на старую дряхлую Европу. Вот почему, наняв искусствоведов и дизайнеров, палец о палец не ударив, чтобы привнести что-то свое в убранство замка, он все же считал этот замок своим кровным детищем. И потому так взбесило его то, что это детище у него отобрали, да еще так небрежно и легко. Это не было то чувство, которое владело Макговерном, — в его замке каждая вещь несла ауру столетий культуры, славы поколений, красоты человеческого духа, созданных аристократией. Замок на Дансинг-Хилл, при всем несметном богатстве украшений, скорее напоминал помеченную дворнягой территорию, которую она отвоевала у породистого пса. Аль-Махди, как и Эдик, не понимал, не мог понять, что дом Макговерна создавался веками и воспроизвести такой дом нельзя ни за какие деньги.
И именно поэтому, если в замке Макговерна Эдик чувствовал бы себя весьма неуютно, не говоря уж об Алине, более тонкой натуре, то в замке Аль-Махди ему сразу понравилось — он тоже был своего рода завоевателем.
— Выбирай себе любые апартаменты, — сказал Эдик Алине, — после я выберу, затем остальные. Только пусть одна из комнат будет нашей, совместной, ладно?
— Хорошо, — сказала Алина. — Только я свою переделаю;
— Да ради Бога, можешь делать все, что угодно, — согласился Эдик.
Оба они чувствовали, что любые изменения в этом замке не будут осквернением.
Если бы они знали, сколько туч сгущается над их головами, что своими руками они разрушат это недолгое счастье… Может быть, тогда Алина не выговаривала бы Эдику за его глупую шутку: увидев однажды, как любимый кот Чико удирает от лохматой дворняги, Царь разгневался и снабдил кота эфэлом. Чико оказался на редкость догадливым. После того, как летающая молния убила двух собак, осмелившихся преследовать царского любимца, Чико «вышел на промысел». Он важно шагал по деревенской дороге с высоко поднятым хвостом и, завидев собаку, устремлялся к ней, провоцируя ее на атаку. Заканчивалось это для пса плачевно. И потому жители деревни, лишившись двух десятков своих любимцев, вынуждены были теперь по тревоге выбегать на улицу, отлавливать своих псов и затаскивать их в дом. Впрочем, собаки довольно быстро поняли, что к чему, и теперь они вообще не гонялись за кошками. Естественный ход вещей нарушался. Хуже было другое: живя у режиссера Власова, чья жена не любила кошек вообще, а сам Эдик забывал вовремя кормить кота, Чико обрел скверную привычку к воровству. Он забирался в чужие кухни, воровал там съестное и добился в этом деле немалых успехов. Оказавшись в Британии, в замке, где его готовы были кормить черной икрой, кот не утратил любви к сильным ощущениям. В этом он был схож с хозяином. Одного он не мог понять — почему теперь, стоит ему залезть в чей-то дом, хозяева с ужасом убегают от него, оставляя на столах дымящиеся тарелки с едой. Чико был сыт, но не отказывал себе в удовольствии прогуляться по столу и попробовать деревенские блюда. А Эдик даже не догадывался, что кот обеспечивал ему растущую враждебность окружающего населения. Но главная опасность исходила не из деревни. Что было Царю до всех этих мелких туч, когда рядом было его солнце, его Алина! Но был ли он для нее таким же солнцем? Увы…
— А кто-то у нас боится лезть в этот шарик? — насмешливо пропела Алина, и Эдик вдруг покраснел.
— Я еще залезу, — буркнул он.
— Неужели? Ты мне обещаешь?
— Да.
— Обиделся?
— Нет.
Алина все же поняла, что почему-то вопрос о батисфере был для него болезненным. Она погладила Эдика по щеке, подошла к зеркалу, скинула платье. Долго смотрела на свое отражение, вспоминая волшебное зеркало, так сказочно изменившее их жизнь.
— Алиночка, скажи мне, — тихо произнес Эдик, не отрывая от нее глаз, — ты счастлива — вот сейчас, сегодня?
— Да, — сразу ответила она.
— Теперь все будет хорошо, — сказал Эдик, — постараемся ни с кем не ссориться и жить в свое удовольствие.
— Да. Только…
— Что?
— Мне так хотелось бы еще попробовать… сыграть.
— В театре?
— Да.
— Зачем, Алина? Зачем тебе это? Ведь мы можем… из нашей жизни устраивать спектакль, делать все, что захотим. Алина! — Он быстро подошел, обнял ее за плечи. Она откинула голову назад, улыбаясь ему. — Что нам эти выдуманные пьесы? Мы просто будем жить, путешествовать… Играть. Все, что ты захочешь.
— Я не знаю, как тебе объяснить. Понимаешь, ты остался словно бы режиссером, ты что-то ставишь, а я… Я актриса, Эдик.
— Все, что я делаю, — это для тебя, — сказал он мрачно. — Ты не помнишь разве, что было, когда ты играла в последний раз?
Вся эйфория, легкость, праздничное настроение вдруг схлынули, словно хмельной кураж, он почувствовал, что ей мало их мира, ей нужен внешний мир. И он, этот внешний мир, словно бесстыдная толпа зевак, вдруг вошел в их спальню и уставился на них в жажде зрелищ, самодовольный, уверенный, что они существуют для него, а не наоборот.
— Просто я тогда вышла из роли, — обиженно сказала Алина, и Эдик понял, что она не отступится от своего замысла. — Я хочу еще попробовать, Эдик, вдруг получится?
— А если нет? Если будет то же самое?
— Тогда я вернусь, и мы будем… Мы что-нибудь придумаем…
— Вернешься? Ты хочешь уехать домой? Без меня? После того, как нас там чуть не убили?! Ты забыла?
— Нет, мы вместе поедем, — неуверенно сказала она. — Но ведь ты не хочешь быть режиссером, мне придется работать с кем-то.