Царь нигилистов 2
Шрифт:
— Смотря как писать, — заметил Оттон Борисович, — можно с болью, а можно с презрением.
— С презрением? — спросил Саша. — Ну, так он же немец. С болью, это только мы можем.
— Он так и не выучил русский язык за 20 лет в России, — сказал Никса. — Так что не может обойтись без Якова Карловича.
— Ага! — хмыкнул Саша. — Академик Грот при нем переводчиком.
— Он плохо говорит даже по-французски, — добавил Рихтер. — И не понимает английского.
— «Не понимает английского», — повторил Саша. — Запомню.
— При этом
— Тебе еще повезло, Саш, — заметил Никса. — У тебя география России и всеобщая история все-таки на русском. Благодари Грота, который доложил, что немецкого ты не помнишь совсем, и преподавать тебе что-либо на немецком полностью бесполезно. А у нас Володей — на немецком. Я его еще понимаю, а Володя — ненамного лучше тебя.
«Понятно, — подумал Саша, — элитная немецкая школа с преподаванием ряда предметов на иностранных языках».
— «География России»? — переспросил Саша. — На немецком?
— Да, — кивнул Никса.
— Потому что русские, по мнению Гримма, сами ни на что не способны и должны благодарить немцев за минимальный уровень культуры, — подлил масла в огонь Рихтер.
Оттон Борисович, судя по имени и фамилии, тоже был не вполне русским, но здесь главное самоидентификация.
— Еще Гримм утверждает, что Россия скоро станет республикой, — сказал Никса, — и потеряет берега Балтийского и Черного моря, поскольку такие разнородные элементы, из которых состоит Россия, не могут сосуществовать в одном государстве.
— В уме ему не откажешь, — прокомментировал Саша. — Хотя не скоро. И не республикой. В последнем он слишком оптимистичен.
— При этом удивительно, как из одинаковых прогнозов, люди могут делать настолько разные выводы, — сказал Никса. — В отличие от тебя, он считает панацеей не свободу и конституцию, а запреты и цензуру. И видит угрозу трону даже в славянофильстве, а противоправительственное направление современной русской литературы считает предвестником революции.
— Не метод, — возразил Саша, — жерло вулкана не заткнуть. Да, рванет позже, зато катастрофичнее. И не русская литература тому причиной. Правительство должно не противопоставлять себя обществу, а выражать его интересы. Тогда и литература будет другой. А где он оппозиционную литературу нашел? Гоголь? Неизданный Пушкин? По-моему, все еще впереди.
— Не только, — сказал Никса, — твой любимый Некрасов, например. Кстати, при Оттоне Борисовиче можешь говорить все, не опасаясь. Я ему полностью доверяю.
Саша подумал, что рановато полностью доверять человеку, зная его две недели, но возражать не стал.
— Если Герцен в Лондоне уже знает мои взгляды, чего мне бояться? — заметил Саша. — И вряд ли я что-то более крамольное, чем Гримм, скажу.
— Яков Карлович ему возражает вполне в твоем духе, — сказал Никса. — Говорит, что «Бояться свободного выражения мысли — значит не содействовать раскрытию истины, а гасить ее».
— Подписываюсь под каждым словом, —
— Его очень ценит мама, — объяснил Никса. — Он представил ей свою записку о воспитании принцев, ей понравилось.
— В записке было о том, что образование должно быть основано на математике и музыке, — добавил Рихтер.
— Я, конечно, готов по 12 часов в день решать задачки от Остроградского, а остальное время бренчать на гитаре, но это напоминает умозрительную концепцию в духе эпохи Просвещения, — заметил Саша. — Красиво, но не на чем не основано.
— Именно, — усмехнулся Рихтер.
— Вот такой у меня братик, — прокомментировал Никса.
— Я читал… — начал Оттон Борисович, но осекся.
— «Колокол»? — спросил Саша. — Не стесняйтесь, господин Рихтер. Если Никса вам доверят, думаю, вы тоже можете нам доверять.
— Да, — кивнул Рихтер. — «Колокол».
— Так, значит, Грот у нас против Гримма, — сделал вывод Саша.
— Скорее, Гримм против Грота, — поправил Рихтер. — Титова с Кавелиным он уже отставил, Яков Карлович — следующий.
— А Зиновьев на чьей стороне? — спросил Саша.
— Скорее, Грота, — ответил Рихтер.
— Не так просто, — возразил Никса. — Зиновьев считает себя выше Якова Карловича и не дает ему напрямую докладывать о нашей учебе мама.
— Политический расклад ясен, — резюмировал Саша. — Никса, поправь меня, если я чего-то не понял. Есть три партии: Гримма, Грота и Зиновьева. Последние две иногда блокируются против первой, но у первой мощная поддержка в лице мама, так что силы пока равны. И нет дедушки, чтобы прихлопнуть крышкой эту бурю в стакане воды, а папа не до того.
— Все ты понял, — сказал Никса.
— А драчка идет, как обычно, за ресурсы, — продолжил Саша, — потому что место при нас с тобой теплое и платят, наверное, чуть менее, чем до хрена.
Рихтер, кажется, хотел наехать на Сашу за грубый оборот, но Никса остановил его жестом руки.
— Тринадцать тысяч рублей в год, как у посланника, — сказал Рихтер. — Это оклад Гримма.
— Август Федорович любит похвастаться, — объяснил Никса.
— Беру свои слова обратно, — прокомментировал Саша. — Не чуть менее, чем до хрена, а чуть более, чем до хрена.
— А также помещение в Зимнем, здесь, в Петергофе, и в Царском селе, — добавил Рихтер. — И придворный экипаж.
— Да, есть за что бороться, — сказал Саша. — И только качество нашего образования интересно разве что мама. Но она кажется не вполне компетентна. А ты, Никса, против мама, конечно, не пойдешь.
— Я не слишком от этого страдаю, — сказал брат. — И немецкий ведь, правда, надо знать.
В субботу утром его разбудил Гогель.
— Александр Александрович, девять часов.