Царь Саул
Шрифт:
Но большой комнате мягко колыхался сумрак. Это происходило от дрожащего огня бронзового треножника.
Саул лежал на низком ложе, покрытом узорчатой тканью. Он пожал, отвернувшись к стене и опираясь на правую руку. В оранжевых отсветах треножника поблескивал его золотой браслет и кубок, стоявший на низком столике. Светлая одежда царя тоже метилась. Она казалась бронзовой и тяжёлой, как треножник.
Войдя первым, Бецер поклонился:
— Господин мой и царь, пришёл юноша из Бет-Лехема. Он будет играть для тебя на арфе.
Не меняя позы, Саул взглянул через плечо и мрачно произнёс:
— Пусть играет.
Добид тоже поклонился царской спине. Сел у входа на войлочную подстилку и освободил от шали арфу. В полумраке видно было, как он готовится. Что-то подкручивает и поглаживает. Потом он тронул струны, извлёк первый приятный звук. Остановился и вдруг заиграл стройными аккордами торжественно и красиво.
— Потише, — шепнул ему на ухо Бецер.
Музыка продолжилась, сразу став тише и мяте. Полилась в медленных переборах струн простая распевная мелодия, в которой отзывалось нечто о пастушеской жизни самого Добида, о давних бесконечных кочевьях древнего народа ещё до того, как он мечом завоевал новую страну и стал жителем ограниченных с тонами городов. Затем в игре появились чуждые, но изощрённые и завораживающе-странные мелодические узоры. И опять песня без слов: широкая, однообразная, дремотная, как бескрайняя степь мод меркнущим к ночи небесным сводом.
Кто-то положил руку на плечо юноши, он перестал играть.
— Пошли, — прошелестел губами Бёдер. — Царь спит.
Саул уже некоторое время ровно и спокойно дышал, склоним голову на подушку.
Бёдер повёл Добида через несколько комнат на открытую галерею. Там сидели на толстом ковре четверо молодых людей в синих и коричневых туниках, перед расстеленным полотном Плотно установлено было фаянсовыми и деревянными блюда ми, на которых лежала всякая снедь: козий сыр, лук, редька, два круглых хлеба, огурцы и фрукты.
Смуглые, с накрашенными веками и лукавыми глазами девушки в пёстрых платьях, в накинутых на голову покрывалах внесли большие миски с горячей чечевицей. Через некоторое время они ушли и принесли плоское медное блюдо, нагруженное кусками баранины, кувшин с изогнутыми ручками по бокам и пять медных чаш.
Молодые люди что-то им говорили, посмеиваясь. Добид чувствовал себя настолько смущённым, что не понимал смысла произносимых любезных или игривых слов. Девушки смешливо фыркнули, расставили чаши и ушли.
— А где же господин мой Янахан? — спросил один из молодых людей, загорелый или от рождения смуглый до черноты.
— Янахан приглашён на трапезу к своему дяде Абениру, ответил Бецер. — Ужинай без него, Абиро.
— А ты, Бецер, почему уходишь? — в свою очередь спросил темнокожий Абиро.
— Я царский слуга и оруженосец. Я должен стеречь сон гос подина моего Саула. Слава богу всемогущему, пославшему царю спокойный отдых. Я поем позже. А это Добид из Бет-Лехема. Он так прекрасно играл на арфе, что мятежный дух, беспокоивший царское сердце, убрался куда-то, и господин мой заснул. — Бецер ушёл, а молодые люди посмотрели на Добида приветливо, с любопытством и уважением.
— Раздели с нами ужин и выпей вина за здоровье царя, сказал Абиро. — Я слуга и оруженосец старшего царевича. Здесь вот и меньшие сыновья господина нашего Саула: Аминадаб и Малхиша. А это мой брат, оруженосец Аминадаба Закур.
Это были рослые мускулистые молодцы в простых рубашках без поясов, с обветренными и опалёнными солнцем лицами. Зной и сухой ветер пустыни воздействовал на них во время воинских учений и походов, поэтому они почти не отличались от сыновей простых селян. Только у Аминадаба и Малхиши в правом ухе желтело золотое кольцо. У Абиро такого украшения не было. Зато на левой руке он носил бронзовый браслет с чеканом, головой быка, — знаком оруженосца.
После того как все поели довольно сдержанно (как подорвёт воинам) и выпили по две чаши вина, немного поговорили. Аминадаб, юноша весёлый и добродушный, обратился к Добиду просьбой сыграть что-нибудь для них. Подумав, Добид согласился, хотя и был смущён.
— Пойдём подальше отсюда, чтобы случайно не потревожить ища. Войдём в дом, где спят неженатые мужчины. Поднимемся на кровлю, и ты будешь играть на своих струнах, — предложил царевич.
По лестнице все поднялись на крышу, устланную циновками и небольшими ковриками. Абиро принёс светильник, захваченный из трапезной комнаты. Свет подрагивал при движении присутствующих. Тени распластывались, качались и наползали одна на другую.
Ночь наступила, выпустив луну из серебристого тумана. Она осребрила пространства лежавших внизу полей и масличных рощ. Тусклые огоньки мигали в домиках Гибы. Отсюда, с высоты горной крепости царя Саула, открывался вид не только на город, окружённый стенами, и на поля горожан и селян, но и на покрытые кустарником холмы. А ещё дальше тонули во мраке невысокие скалистые горы.
Добид заметил на крепостных стенах неподвижных часовых с копьями.
«Вот я, бедный пастух, которого помазал на царство первосвященник Шомуэл, нахожусь в царском дворце, и рядом со мной сидят два сына царя Саула, — подумал Добид, вздрагивая от волнения, но внешне оставаясь спокойным. — Это тайна и тайна страшная. Если она откроется, царь вряд ли оставит мне жизнь. Да я и не считаю себя достойным надеть золотой венец. Надо сначала стать такими прославленными воинами и полководцами, как Саул и его сыновья. Тогда, может быть, и правда, совершится указание бога. А пока всё это пустые мысли, пустые слова...»
Добид опер на колено арфу и заиграл. Молодые люди молча слушали, вздыхая от удовольствия. Люди ибрим любили музыку и всегда радовались, когда удавалось послушать искусного арфиста. Бетлехемский пастушок старался играть негромко, чтобы не привлекать внимания других воинов, которые должны были здесь ночевать.
— А ты не знаешь какие-нибудь песни? — спросил царевич Малхиша, хмуровато-застенчивый, очень похожий на брата, но, видимо, имевший совсем другую склонность души. — Спой нам складные слова, плывущие по волнам напева.
— Я спою воинское обращение к богу, какое поётся в ожидании сражения с врагами. Только я не буду слишком нарушать тишину.
Добид взял три звучных аккорда и запел древнюю песнь:
Доколе, бог мой, нечестивые будут торжествовать? Они изрыгают дерзкие речи, попирают народ, Убивают вдову, сирот, пришельца умерщвляют И говорят: не увидит бог ваш и не поможет вам. Образумьтесь, бессмысленные невежды! Ибо бог знает мысли человеческие, Ибо не отринет бог раба своего и не оставит его. Толпою устремятся нечестивые на праведного, Умышляя насилие и беззаконие. Но бог мой — защита моя и твердыня сердца моего. И меч, и щит, и копьё моё — в нём сила моя. И обратится бог на беззаконие врагов моих, И за злодейство истребит их.