Царь
Шрифт:
— И что же это?
— Сам я не был свидетелем одного происшествия, но ясновельможная панна Карнковска рассказала мне, что к герцогу приходили какие-то казаки, по виду запорожцы, и вели с ним какие-то разговоры.
— Какие разговоры, — встревожился гетман, — о чем?
— Я же говорю, что не видел и не слышал этого. Вам право же лучше будет спросить у самой панны, однако если я правильно понял, то среди запорожцев зреет заговор. Они хотят перейти на сторону герцога и предать Речь Посполитую.
— Пся
— Ну, может и не все. Вроде бы Сагайданый не участвует в этом и заговорщики даже собирались его убить, но я сам ничего не слышал и потому не могу сказать наверное.
— Проклятые схизматики, — зашипел Калиновский, — гореть им всем в аду!
Когда Янек, окрыленный обещанием награды, вышел, неуютно чувствующий себя Владислав обратился к Ходкевичу:
— Пан гетман, как вы полагаете, полученные нами известия заслуживают доверия?
— Смотря какие, — отвечал тот, поразмыслив, — судя по всему, то что этот парень сказал о порохе все-таки, правда. По крайней мере, перебежчики об этом тоже говорили.
— Но ведь этот московитский дворянин, говорил, что испорчена только половина порохового обоза?
— Он сбежал до окончания расследования, — возразил гетман, — потому что чувствовал за собой вину. А вот захваченный нами пушкарь утверждал, что большая часть привезенного пороха оказалась негодной.
— И кому же из них верить?
— Знаете, ваше высочество, если бы все перебежчики и пленные твердили одно и то же, это был бы первый признак, что они сговорились. Я по своему опыту знаю, что разные люди могут рассказать совершенно разные истории об одном и том же событии. А потому надо выслушать всех, и принимать решение, только сравнив их показания между собой.
— Что же это разумно, а что вы думаете о второй части.
— О возможной измене запорожцев?
— Да о нем.
— Трудно сказать, ваше высочество, низовые казаки по природе своей алчны, лживы и вероломны. Предательство у них в крови и потому к полученным известиям надо отнестись со всей серьезностью.
— Так вы полагаете…
— Я полагаю, что нам следует быть осторожными с этим сбродом. Воины они не бог весть какие, но их много. И потому очень важно, на какую именно чашу весов ляжет их гиря.
— Проклятье, — поморщился королевич, — я столько всего обещал Сагайдачному…
— Этим схизматикам, сколько не обещай все мало! — сердито воскликнул внимательно слушавший их Калиновский.
Ходкевич, ухмыльнувшись про себя двусмысленности сказанного ксендзом, вслух согласился с ним.
— Вы правы, святой отец, это быдло надо держать в черном теле, чтобы у них не было соблазна! Однако есть одно соображение…
— Какое.
— Как я уже говорил, запорожцы невероятно алчны. Они любят говорить о защите своей еретической веры, но на самом деле совершенно спокойно грабят православные храмы, не жалея при этом ни окладов чудотворных икон, ни священных сосудов.
— К чему вы клоните?
— Сагайдачный повел их в поход, пообещав богатую добычу в Москве. И уж будьте уверены, если нашему оружию будет сопутствовать удача, они ограбят ее до нитки, не побрезговав даже лохмотьями нищих. Что мог им предложить Мекленбургский дьявол, чтобы они отказались от этих планов?
— А ведь верно, — загорелся Владислав, — это вполне может быть хитрой уловкой герцога Иоганна.
— Вы полагаете, ваша… панна Карнковская лжет?
— Ее могли ввести в заблуждение, — пожал плечами королевич, — она ведь просто женщина. А Иоганн Альбрехт в своем коварстве не уступит самому князю тьмы.
— Пожалуй, я навещу бедняжку, — сделал постное лицо Калиновский, — она ведь была в плену у еретиков и ей наверняка необходимо исповедаться. Я сам выслушаю ее рассказ, и решу, заслуживает ли он внимания.
— Наверняка это происки московитов, ведь мы же знаем, что им нечего предложить запорожцам!
Собравшиеся выразили полное согласие со словами королевича, и хотели было расходиться, но тут по их благодушию нанес удар фаворит королевича. На лице пана Казановского не дрогнул ни один мускул, когда неожиданно вернулась Агнешка, он не проронил ни слова, пока допрашивали Корбута, но под конец не смог удержаться от язвительного замечания.
— Так уж и нечего, ясновельможные паны?
— О чем вы, пан Адам?
— О рижском серебре, ваше высочество.
— Ты говоришь вздор, друг мой, эти деньги давно потрачены герцогом Иоганном.
— А вы уверенны, что запорожцы знают об этом?
— Черт возьми…
— Неужто вы, ваше высочество, — продолжал Казановский, ехидно улыбаясь, — полагаете себя единственным, кто может раздавать пустые обещания?
— Но Сагайдачный…
— Не единственный атаман у казаков, не так ли? Вы дали щедрые обещания одному, а Иоганн Альбрехт не поскупился на них другому.
— Что же делать?
— Насколько я знаю, этот ваш Сагайдачный и его сторонники хотят стать шляхтичами, не так ли? Они хотят носить богатые кунтуши, участвовать в сеймиках, и быть в своих маетках такими же полноправными хозяевами, как наша благородная шляхта в своих. Те же у кого нет хуторов хотели бы попасть в реестр и получать королевское жалованье.
— Езус Мария, Адам, чего ты тянешь, говори что надумал?
— Я полагаю, что ничего из этого герцог Иоганн дать им не сможет. В Москве шляхтичи не имеют и десятой части тех вольностей что в Речи Посполитой. Реестровые казаки ему тоже не нужны, у него своих хватает. Так что казачью верхушку он не подкупит, а вот простых казаков вполне может.