Царёв город
Шрифт:
— И выпить не дурак, — добавил Васильчиков.
— На , выпивку вы все люты, — Ирина усмехнулась.— А Звяга человек расторопный, ему в городничих самое место. Ты уж, Григорий Борисович, отпусти его. Дьяков, я чаю, у тебя в достатке.
— И еще, матушка-царица, позволь слово молвить. Хоронится от царского гнева в тех местах русская добрая душа кузнец Илейка. А с ним человек сто народу. Они тоже убежали из разных мест либо от голодухи, либо от обид всяческих и бед. Их бы твоей царской волей простить да и приспособить для возведения крепости. А то они колотятся меж черемисами, татарами и нашими приставами. То и гляди недруги наши их к себе притянут...
— Когда же тот кузнец государю нашему нагрешить успел?
— Боже его упаси! Его вина перед покойным Иваном Васильевичем была, давний грех, лет, поди, десять тому.
— Так покойный государь все вины своим недругам простил.
— Он, может быть, и простил, а указ в Тайном приказе остался.
— Скажи русским людям, пусть идут к городу безбоязненно. Князь Иван Андреич!
— Я тут, государыня, — Ноготков подошел к царице.
— Слышал, что отец Иоахим спрашивал?
— От слова до слова.
— Мы с государем надумали в те дикие места переселять людей наших, а уж кои там обретаются, их и бог велел к делам государевым привечать. Тебе, я чаю, там кузнецы будут зело надобны?
— Как же, как же! Скажи, святой отец, тому Илейке, чтобы он немедля, как только я на Кокшаге сяду, ко мне приходил. Никому в обиду русских людей не дадим, так и скажи.
Перед летним Спасом во дворе Разрядного приказа собрались полки. Налегке выступал передовой полк князя
Гагина-Великого, Большая часть его ратников была уже на Волге. С нею Гагин-Великий стоял на вылазке в Сви-яжске. Места ему тут были зело знакомы, Гагин когда-то строил кокшайскую крепостишку и даже был там первым воеводой.
Над Москвой плескались колокольные звоны вослед пблку, уходившему в#глухое Заволжье на возведение ново-городов, острогов, сторожек, дабы ставить там заслоны ногайцам, крымским ордам и султанским ратникам.
Воины с грустью смотрели на золоченые маковки церквей, крестились неистово: придется ли еще раз увидеть
родную златоглавую Москву?
Рыдали у стремени жены стрельцов, герли воспаленные очи концами черных платков. Махали пухлыми ручками воеводские супружницы, тонко скулили в свои вязаные оторочки на рукавах невесты молодых воинов.
Воеводы скакали около полков на разгоряченных жеребцах, -свистели нагайки, разбивались заторы на узких: кривых улочках слободок и посадов. Рати тронулись на далекую и неведомую Кокшагу.
Через две недели выступили полки большой и сторожевой. Они везли пушки, ядра, зелье, свинец и провиант А когда встала Волга, с двух сторон, от Нижнего Новгорода и от Казани, по свежему ледку потянулись обозы с каменьем, кирпичом и со сваями. Около саней бежали работные мужики, целовальники и лучшие посадские люди
Нижегородский обозный рукав вел сам воевода Данила Сабуров.
I
Топкай понимал — этот год для его рода будет трудным. Почти все здоровые мужчины в плену. Все зерно, в том числе и семена, забрали ногайцы. Стариков, женщин и детей Топкай увел на Манату; там на старом сельбище пришлось чинить полуразрушенные кудо, кое-как обустраивать жилье. Пока искали сохи, бороны, пока собирали по илемам семена, время для сева упустили. Зерно побросали в сухую землю, урожая ждать не приходилось. «Видно придется зиму голодать,— думал Топкай, и сердце его сжималось от предчувствия беды. —Конечно, мужчин в плену вечно держать не будут, к осени их Ярандай выгонит домой—чем такую ораву кормить? Охоты тоже не бу дет, запасов не сделаем, разве только бабы насушат грибов, наберут орехов и ягод. Какие это запасы! Как ни думай, все равно не миновать голодной зимы».
В опустевший илем на Кокшаге то и дело наведывались конные ногайцы и доглядчнки Ярандая. Они следили: не пришли ли русские строить город? Как-то в день поминовения усопших из плена прибежали двое парней, их тут же догнали, избили и увезли на раскорчевку снова. Топкай послал к Ярандаю Актугана, но хитрый и жадный сосед легко отговорился. Он сказал, -что пленных взял и держит Аббас, а он, Ярандай, только их кормит, но не может же он давать еду даром—пусть корчуют лес. А когда сотник отпустит мужиков, и для чего он их пленил—это Ярандаю неведомо. Он рад помочь соседу, но у ногайцев сила. И к тому же-яе один Топкай в беде. Аббас до сих пор берет пленных не только у него, но и в других лужаях.
Проклиная ногайцев и коварного соседа, Топкай стал ждать голодной осени и зимы.
* * *
С приходом нового царя, может, князьям и боярам стало легче, но не мужику. Люд по-прежнему метался по обнищавшей земле, народ искал места глухие, прибыльные, необжитые. Особенно влекла заволжская лесная сторона. Брели сюда люди многие: кто от хлебной скудости, кто от налогов и поборов, а чаще всего от княжеского да боярского непосильного гнета. А те, кто был грешен перед царем или перед богом, те и совсем забивались в недо-лазные места. Летом бродили беглые людишки по лесам мелкими ватагами, а зимой нужда заставляла сбиваться в большие станы под руку смелого.и удачливого атамана.
И за малое время, всего недели за две, скопилось на острове человек двести. Отгонять их Илейка не мог, сам, как и они, тут на птичьих правах. Ватажники, пока были морозами прижаты, молчали. А как пришла весна—оттаяли.
И вскорости пошли вокруг Илейки разговоры:
— Без веры живём, атаман. Не пора ли в чужих амбарах молитвы служить?
— Слыхал такую присказку: господи, прости, в чужую клеть пусти, помоги нагрести да и вынести.
Илейка слушал, отмалчивался.
—Может, врут люди, атаман, что ты большую ватагу удачливо водил?
—Не врут. Однако, тогда я супротив бояр и князей шел, удачу на богатейских дворах находил. А здесь кого грабить? Черемис? Татар? У них и взять-то нечего — бедность одна.
— Ты, мы слышали, от лаишевского помещика сбег. Давай его под жабрами пощупаем?!
— Доколе кистенем креститься будем, а?—спрашивал Илья.
— А нам все одно некуда деться!
— Я много думал, разбойнички- И вот что решил: тут недалече, на реке Кокшаге, царь-государь строит город. И русские люди ему зело надобны. Может, попроситься туда? Может, работой честной вымолим прощение, а?