Царевна Софья
Шрифт:
Долгорукий, видя, что ничто не может удержать мятежников, кинул саблю и закричал окружившим его со всех сторон стрельцам:
— Не хочу больше проливать кровь напрасно. Всю жизнь мою я старался делать вам добро и любил вас, как отец. Не хочу пережить позора, которым вы себя покрываете. Вы хотите изменить вашему законному государю, забываете, что целовали крест Спасителя! Предаю вас праведному суду Его. Я вас любил, как детей, — убейте вашего отца!
— Дядя, почто Чермной кафтан-то с князя снимает? — спросил Сенька своего
— Ба, под кафтаном у него латы!.. Ну, потащили голубчика! Ай да молодцы наши братья-стрельцы!
Втащив Долгорукого на крыльцо, стрельцы сбросили его на копья. Кровь несчастного князя потекла ручьями по длинным древкам и обагрила руки злодеев. Бросив его на землю, они принялись за секиры и вскоре с диким хохотом разбросали разрубленные его части в разные стороны.
Тем временем отряд мятежников ворвался во дворец через сени Грановитой палаты. Вбежав в комнаты царицы, злодеи увидели Матвеева.
— Хватайте этого изменника! Тащите, ребята! — закричал сотник.
— Не троньте моего второго отца! — воскликнула царица, схватив Матвеева за руку.
— Ну, что вы стали, олухи! — крикнул сотник, — Что вы на нее смотрите? Тащите!
— Прочь, изверги! — закричал князь Черкасский, бросаясь с саблей к мятежникам. Он вырвал из их рук Матвеева, которого они вытащили уже в другую комнату.
— Не раздражай их, князь Михаил Олегович, и не подвергай себя опасности. Пускай они убьют меня одного, я не боюсь смерти.
— Нет, Артамон Сергеевич, жизнь твоя еще нужна для юного царя и для отечества. Прочь, изменники! Разрублю голову первому, кто подойдет.
— Ребята! Приткните его пикой к стене! — закричал сотник.
Черкасский, раненный в бок у самого сердца, упал. Злодей, схватив Матвеева, вытащили его на Красное крыльцо. Приподняв и показывая боярина толпящимся внизу сообщникам, закричали они:
— Любо ли вам?
В ответ раздался крик: «Любо, любо!» — и боярин, любимый некогда стрельцами и народом, друг покойного царя Алексея Михайловича и воспитатель матери царя Петра, полетел на острые копья.
— Во дворец! — закричали злодеи. — Ловите прочих изменников! — С этими словами толпа стрельцов, опустив копья, взбежала на Красное крыльцо и рассеялась по всему дворцу. Трепещущая царица, проливая слезы, удалилась с сыном своим и царевичем Иваном в Грановитую палату. Бояре Ромодановские, подполковники Горюшкин и Дохтуров пали под ударами секир. В одной из комнат дворца скрывался стольник Федор Петрович Салтыков. Мятежники схватили его.
— Кто ты? — закричал один из стрельцов, приставя острие копья к его сердцу. — Отвечай! Афанасий Нарышкин, что ли? Так вот тебе, собака!
Обливаясь кровью, Салтыков упал на пол.
— Боже милосердый! Сын мой! — воскликнул боярин Петр Михайлович Салтыков, войдя в комнату и бросаясь на окровавленный труп своего сына.
— Сын твой? — спросил заколовший
— Дал ты маху, Фомка! — сказал десятник. — Кажись, в списке нет Салтыковых. Дай-ка справлюсь. — Он вытащил из-за кушака список и начал читать по складам. — Так и есть. Сына-то нет, а батюшка тут. Приколи его. Вишь, больно вопит по сыну: жаль бедного!
Удар секиры, разрубивший голову старцу, прекратил его страдания.
— Нам еще есть над кем поработать! — сказал десятник, заткнув за кушак список. — Пойдем обшарим все другие комнаты: не попадутся ли нам Иван да Афанасий Нарышкины. За их головы цена-то подороже, чем за все прочие.
Переходя из комнаты в комнату, десятник увидел спрятавшегося под столом придворного карла, который, скорчившись от страха, прижался к самой стене.
— Эй ты, кукла! Не знаешь ли, где Иван и Афанасий Нарышкины?
— А что дашь, если скажу? — спросил тот.
— Да вот дам тебе секирой по макушке, если не скажешь. Говори, где Нарышкины?
— Иван близко от вас, только вам не найти его. Найдут другие. А Афанасий спрятался в дворцовой церкви Воскресения на Сенях.
— Пойдем туда! Если ты нас обманул, так осинового кола тебе не миновать! А откуда ты родом и как попал в придворные? — спросил десятник карла.
— Родился я неподалеку от Москвы, зовут меня Фомою Хомяком, а в придворные карлы при царице определил меня брат ее, Афанасий Кириллович.
— Тот самый, который теперь спрятался в церкви?
— Да.
— Не жил ли ты, прежде в здешней богадельне? — спросил один из стрельцов. — Я тебя, кажись, там видал.
— Жил, — ответил карла.
— Где ж ты колдовству-то обучился, — продолжал стрелец. — Неужто в богадельне?
— Колдовству обучил меня покойный дед мой, а в богадельню я вступил только для того, чтобы позабавиться. В две недели пораспугал я там всех: и хромые, и безрукие, и слепые — все разбежались. То-то уж мне сделалось просторно. Хожу, бывало, из горницы в горницу один-одинехонек да посвистываю. Раз царица с Афанасием Кирилловичем приехали осмотреть богадельню. Он увидел меня и смекнул: на что де такому малому человеку одному этакий большой дом? «Хочешь, ли ты в придворные?» — спросил он меня. «Хочу», — ответил я. На другой день он приехал за мною, увез во дворец, — и с тех пор служу я при комнатах царицы.
— Моя тетка живет лет тридцать в богадельне, — сказал стрелец, — а ни один колдун оттуда ее еще не выживал. Она мне рассказывала, что царица взяла тебя к себе по просьбе Афанасия Нарышкина, сжалившись над твоим убожеством.
— А вот увидим, — подхватил десятник, — найдет ли этот колдунишка, кого нам надобно? Вот дверь в церковь.
Один из стрельцов отыскал пономаря и велел ему отпереть церковь. Пономарь хотел возразить, но поднятая над головою секира заставила его замолчать и исполнить приказанное.