Царица амазонок
Шрифт:
– Ох, да какая разница? – Я отвернулась, все еще огорченная его присутствием. – Вот уж не тема для разговора за столом.
– А почему нет? – Ник посмотрел на Ребекку. – Мне просто хочется знать, как это можно стать наполовину быком. Любопытно.
– Хорошо. – Ребекка улыбнулась ему, и я буквально пришла в восторг оттого, что она держалась так, словно мы не замышляли ничего тайного. – Согласно мифу, у здешнего царя Миноса была супруга Пасифая, именем которой, кстати, и названо вот это заведение… Что наводит на определенные мысли. – Ребекка кивком указала на вход в таверну и на вывеску над дверью. –
– Что значит «результатом»?
– Ну… – Ребекка покраснела. – Якобы царица велела соорудить деревянную пустотелую корову и поставила ее на лугу поблизости от того быка. Ну, думаю, она сочла, что… что так дело пойдет легче. Ну, как бы то ни было, в итоге она родила жестокого людоеда Минотавра, которого держали в темном лабиринте под царским дворцом. Легенда гласит, что афиняне были вынуждены каждый год посылать на Крит семь девушек и семь юношей в качестве жертвы чудовищу, и они послушно погибали из года в год, пока Тесей не присоединился обманом к этой группе. Он убил Минотавра и сумел выбраться из лабиринта с помощью клубка пряжи.
– И как бы вы объяснили подобный миф? – продолжал любопытствовать Ник. – Могут у него быть какие-то исторические корни?
Ребекка просияла. Как раз такие вопросы она просто обожала.
– Без сомнения, – заявила она, – в античные времена на Крите существовал культ быка, и нельзя полностью исключить тот факт, что он мог включать в себя и практику человеческих жертвоприношений, совершаемых жрецами в бычьих масках. А из этого вполне могла возникнуть и мифическая фигура ужасающего Минотавра.
– А лабиринт? Он что, до сих пор существует?
– Ну, это как посмотреть. – Ребекка склонила голову набок, в сторону руин дворца. – Большинство археологов уверены, что в древности слово «лабиринт» означало «дворец». В конце концов, это ведь было гигантское здание с запутанными переходами, и конечно, оно могло пугать гостей, даже без Минотавра.
Ребекка замолчала и посмотрела на меня, и я знала, что мы с ней думаем об одном и том же. О том, что под этими руинами скрывается второй лабиринт – запретное место, известное лишь немногим.
– Да, для многих археологов это весьма щекотливая тема, – вступила я в разговор, боясь, что Ребекка вот-вот проболтается. – Но как еще объяснить то, что при всей внешней миролюбивости минойской культуры в священных подземных пещерах находятся целые груды человеческих костей с отметками от ножей?
– Такие находки могут быть исключениями, – возразил Ник.
– Могут, – кивнула Ребекка. – Но, как любит повторять мой друг мистер Телемакос, исключения – это исключения, а находки подобны муравьям; если увидел одного, не сомневайся, что поблизости их еще два десятка.
– А что насчет царицы и быка? – спросил Ник, подливая всем вина. – Наука что говорит об этом?
– По всей вероятности, – заговорила я, надеясь увести его от возвращения к бычьей теме, – это просто еще одна фантазия, порочащая женщин…
– Или, – возразила Ребекка, не в силах отказаться от демонстрации своих знаний, в особенности на такую смачную тему, – в культе быка имелись также элементы, – она снова порозовела, – hieros gamos, если воспользоваться греческим языком.
– Я не знаю греческого, – напомнил ей Ник.
При этих словах Ребекка восторженно улыбнулась, и на ее щеках впервые за долгие часы появились ямочки.
– Я могу вас научить.
– Чему? – поинтересовался Ник, тоже улыбаясь, хотя и не так открыто. – Греческому или hieros gamos?
Я откинулась на спинку стула, недоверчиво наблюдая за тем, как эта парочка тут же начала учиться произносить греческие фразы, к немалому веселью обоих. Я уже не в первый раз видела, как Ребекка выбиралась из своего унылого кокона после нескольких стаканчиков вина, но была изумлена тем, что и Ник с таким же азартом погрузился в игру. Не знай я его, то могла бы сказать, что он искренне наслаждается всем происходящим.
А может, так оно и было. Может быть, неуклюжее кокетство Ребекки затронуло нечто такое, что до этого момента было глубоко скрыто в этом непонятном человеке, – нечто такое, чего я бы могла никогда не обнаружить, поскольку не обладала чистой простотой Ребекки. Или же это перст судьбы? Тот самый, что велел Нику снова нанять меня и удвоить плату в тот день в Алжире… Тот самый, что приказал ему отказаться от собственных планов и последовать за мной на Крит? Вот только кому принадлежал этот перст? Мистеру аль-Акрабу? Или был кто-то еще, таившийся неподалеку, в смутной дымке, кто вынудил Ника растерять всю свою суровость?
– Что-то не так, Диана? – внезапно спросила Ребекка. – Что-то с едой?
– Вы меня извините, – ответила я, отодвигая стул и вставая, – но у меня жутко разболелась голова. Но вы не обращайте внимания, продолжайте…
– Я вас провожу, – тут же вскочил Ник.
– Нет! Нет, спасибо. Правда, не нужно. – Я жестом попросила его снова сесть. – Вы лучше… лучше оставайтесь здесь.
Вернувшись в свою комнату, я быстро переоделась в старые брюки и ветровку, которые Ребекка ссудила мне на вечер. Я теперь знала, что круглая глиняная табличка хранится в помещении с другими табличками, в том самом втором лабиринте дворца, о котором мы намеренно не стали рассказывать Нику. Когда мы с Ребеккой перед ужином обсуждали план наших действий, она сделала все, чтобы отговорить меня отправляться туда в одиночку, но гордость не позволила мне отказаться от плана, который я с таким старанием навязывала Ребекке. Более того, мое любопытство всегда брало верх над благоразумием, а уж теперь оно буквально подстегивало меня, издавая воинственные вопли амазонок.
Судя по всему, помещение, где хранились глиняные таблички, представляло собой нечто вроде коллективного бессознательного всех археологов, работавших на Кноссе. В его стенах скрывались сотни глиняных пластин, и на большинстве из них красовались длинные ярлычки, поскольку они были уже внесены в каталоги хранилища. Таинственная круглая табличка с бабушкиными письменами лежала здесь уже много лет, засунутая в какой-то темный угол; насколько было известно Ребекке, никто и никогда не предпринимал мало-мальски серьезной попытки расшифровать послание, так тщательно выдавленное в глине больше трех тысячелетий назад.