Царица Савская
Шрифт:
— Благодарю за подарок, — ответила я.
— Возможно, в один из вечеров ты решишь послушать простого торговца и его сказки, прежде чем мой караван отправится на север, и дашь мне знать, какие сказки я должен везти с собой. Хотя за рассказ о сегодняшней ночи меня наверняка обзовут лжецом. Но до тех пор, прошу, зови меня, царица, если найдется способ, которым я сумею доказать верность Габаана и торговца Тамрина. Верность Габаана, единожды заверенная, вечна. Возможно, однажды ты даруешь мне честь доказать это.
Я рассматривала его искоса: прямую линию его носа, веселые морщинки вокруг
— Позову.
В ту ночь я поднялась на свой садовый трон, но разум мой был не в Пунте, Египте или оазисах, не с гостями, которые щипали рабынь и, напившись, пытались купаться в Ниле.
Я размышляла о крайних землях, не тронутых светом самых далеких от меня фонарей. О землях, что тянулись на север от оазиса Темы, за Эдом, в далекий мир.
Израиль. Мой разум перекатывал это название, язык мой пробовал его на вкус. Взгляд мой искал торговца среди гостей и не находил его. Истории Тамрина наверняка были столь же отполированы, как и его придворные манеры. Но ни одно из царств, которым исполнилось лишь полвека, не могло обладать подобным влиянием или же похваляться таким богатством, как он сказал мне. Ни один царь не мог быть настолько обласкан капризными богами.
Много часов спустя, когда я наконец провозгласила путешествие оконченным, а Сабу — богаче прежнего, когда последний золотой диск и египетский скарабей, последний сверток ярко окрашенной ткани из долины Инда были отданы гостям и тысячи мешков с зерном, в каждый из которых был вложен серебряный кубок, были розданы оставшимся во дворе, я возвратилась в свои покои. Махнув измученной Шаре в сторону постели, я села на свой диванчик, достала подаренный свиток и увидела финикийский алфавит наряду с арамейской каллиграфией.
Читала я до рассвета, а после и до самого позднего утра.
Глава седьмая
— Поведай мне, — сказала я, сидя в тишине моих личных покоев, — что это за зазнайство?
Именно здесь я умоляла отца не отдавать меня Садику. И здесь же я просила его отослать меня прочь. Как много с тех пор изменилось!
Тамрин, склонившийся передо мной в поклоне, изумленно выпрямился.
— Моя царица?
Он вновь был одет в простые одежды, браслет на запястье и аккуратно подстриженная борода были его единственными украшениями, а волосы он завязал на затылке простым кожаным шнурком. У двери напротив стоял Яфуш, золото сияло в его носу и на шее — высокомерный, неподвижный и прекрасный, он напоминал мне обсидиановую статую. Насколько же могут различаться мужчины!
Шара налила вино, и я откинулась на спинку резного стула, глядя, как он отпивает, не сводя с меня непонимающего взгляда.
— Ты читал тот свиток, который вчера подарил мне? — спросила я.
Брови Тамрина приподнялись.
— Я — не читал. Разве что часть его. Пиарские свитки порой цитируют при дворе Израиля.
— Понятно.
Вчера ночью мне хотелось сжечь пергамент, это собрание изречений, предельно ясно, вдохновленных другими, в основном египетскими, поговорками. Другого применения подобное собрание мудростей не заслуживало, хотя я вынуждена была с неудовольствием признать, что сборник довольно разумен, хоть и не похож на божественное откровение.
Но не поговорки и изречения в нем оскорбили меня.
— Как давно этот царь на троне?
Десять лет, моя царица, почти одиннадцать. Но, умоляю, скажите, что вас настолько огорчило?
— Здесь есть две песни, включенные в свиток тем же царем.
Я потянулась к свитку, лежащему рядом со мной на столике из слоновой кости, подняла его и прочитала:
— «Во дни его процветет праведник, и будет обилие мира, доколе не престанет луна» [3] .
Я взглянула на Тамрина.
3
Здесь и далее в тексте свитка цитируется Псалом 71. (Примеч. пер.)
— Ах, царица, — ответил он с тем чувством, что показалось мне облегчением. — Я уверяю вас, он не желал никак принизить вашего бога. На окраинах его города почитают многих богов, и во многих верят его жены в своих покоях.
— Ты уверен? — я продолжила прежде, чем он успел мне ответить. — «Он будет обладать от моря до моря и от реки до концов земли; падут пред ним жители пустынь, и враги его будут лизать прах! Цари Фарсиса и островов поднесут ему дань…» — Я подняла взгляд от пергамента на Тамрина. — «Цари Аравии и Савы принесут дары».
Мне показалось или он мертвенно побледнел?
Мне отлично известно, что непривычные к нашему языку зовут мое царство «Савой». Разве не так?
— Вы правы, царица.
— А что же здесь значит «Аравия»?
Он помедлил.
— Пунт, моя царица.
Мой взгляд стал тяжелым, как камень. Тамрин тут же склонился в низком поклоне, а я возвратилась к свитку.
— «Милосерд к нищему и убогому… от коварства и насилия избавит души их… и будет жить, и будут давать ему от золота Аравии!»
Я швырнула свиток ему под ноги.
— Царица, я приношу глубочайшие извинения. Я не знал…
— Это записано как молитва Давида, сына Иессеева, — сухо сказала я. — Кто это такой?
— Царственный отец Соломона.
— Его так и называли в народе? «Сын Иессеев»?
Он выпрямился.
— Да. Отец царя был рожден не в семье монархов.
— И как же в подобном случае, — насмешливо протянула я, — он смог вознестись на трон?
Тамрин на миг поджал губы.
— Он был избран одним из их пророков в числе сыновей Иессея. Он был пастухом… и младшим сыном.
Мой смех зазвенел под сводами комнаты.
— Так этот великий богатый царь на самом деле сын пастуха? — Я посмотрела на Шару, которая, позабыв о вуали, пыталась спрятать одну из редких своих улыбок.
— Да. — Торговец развел руками. — Его отец едва ли мог назваться царем. Но он оставил наследство: он был победителем в войнах… бандитом большую часть своих дней, убийцей людей. Именно он объединил племена Израиля.
Наши собственные правители объединяли племена. Даже сегодня мой народ называл меня мукарриб — объединительница — согласно традиции, заложенной моим дедом, который соединил четыре великих царства в одно, Сабу, ставшею превыше их всех.