Царица Савская
Шрифт:
Окинув зеркальце взглядом, она взяла тряпицу из застывшей руки Шары, провела ею по поверхности и протянула зеркало мне.
— Чтобы ты могла лучше видеть, — сказала она и вышла, уронив тряпицу на ковер.
В миг, когда она скрылась из виду, няня и Шара повернулись ко мне одинаковым движением. Их лица побелели, ноздри трепетали от страха. Я не стала спрашивать, как вышло, что дверь в наши комнаты оказалась открыта. Это не имело значения.
Через неделю я была помолвлена с Садиком.
Я бросилась в ноги отцу в приемной комнате
— Умоляю, не отдавай меня ему, — плакала я. Я цеплялась за тонкую кожу его сандалий, оттолкнув край халата, чтобы прижаться лбом к его ступням.
— Билкис, — со вздохом ответил он. Я подняла голову, но отец не смотрел на меня. Морщинки у его глаз казались глубже в слабом свете дворцовых ламп, с края ресниц исчезла характерная прежде сурьма. — Разве ты не можешь этого сделать? Ради Сабы — и ради Алмакаха прежде всего?
— Но что мне за дело до любых богов? — сказала я. — Боги делают что хотят!
— Так неужели же ты богиня, чтобы делать лишь то, что хочешь? — тихо спросил он.
— Она сделала так лишь потому, что услышала, как я плохо говорю о Садике. Я искуплю свою вину! — Я понурила голову, сжалась у его ног. — Я попрошу прощения. Я буду прислуживать в ее покоях. Но прошу, не заставляй меня делать вот это!..
Он потянулся ко мне, поднял на ноги.
— Хагарлат желает видеть усиление связи наших племен. И почему нет? Твой брат будет царем. Неужели ты действительно считаешь царицу столь мелочной?
Я отпрянула от него.
— Разве ты не видишь, что она ненавидит меня?
Я неловко попятилась с невысокого помоста и оказалась в озерце света стоявших перед троном ламп. Открыла рот, чтобы продолжить свое прошение, но осеклась, когда заметила, как он на меня смотрит.
Несколько мгновений его губы шевелились, но с них не слетело ни слова.
Кожа его приобрела бледность, которой я раньше никогда не видела.
— Исмени… — сказал он едва слышно.
Его рука поднялась, пальцы задрожали в воздухе.
— Отец?
Я снова шагнула к нему, но, когда попыталась обнять его колени, он отдернул ноги прочь.
— Отец, это я, Билкис!
— Уже поздно, — ответил он, переводя взгляд на витражное окно.
Внизу, в королевских садах, уже зажглись факелы.
— Прошу, мой царь. Я была когда-то вашей дочерью. И если у вас осталась хоть капля любви ко мне…
— Все уже решено. — Его голос был строг и напряжен. Лампа замерцала, и я различила его лицо, искаженное гримасой, не сходившей с него все годы после смерти моей матери. Любовь затмила темная луна боли.
С тех пор Садик был словно повсюду одновременно. Стоял в открытых галереях, когда я выходила в сады. Прогуливался у фонтанов, когда я шла на уроки. И хотя он не решался приблизиться ко мне под надзором вездесущей стражи, его взгляд был неизбежней палящего солнца.
Я перестала выходить на обеды в зал. Я начала избегать уроков.
Один его вид — от того, как он носил свой разукрашенный кинжал высоко на поясе, демонстрируя его подобно собственному мужскому достоинству, до количества колец на его пальцах — вызывал у меня омерзение. Няня заверяла меня, что со временем мое отношение изменится. Но единственным моим утешением оставалось то, что я не окажусь с ним наедине до самой свадьбы, назначенной через три года.
Садик, однако, был совершенно бесчестным.
Мне было двенадцать, когда он впервые наложил на меня свои лапы.
Меня разбудил тихий скрип двери. Я была одна и поначалу, в свете почти погасшего ночника, решила, что это Барам, евнух. Он тоже был пузатым, с мягким дряблым подбородком, и он был единственным мужчиной, которому дозволялось входить в женские покои.
А затем я увидела блеск кинжала.
Силуэт пересек комнату в три шага, и я вскочила, зовя Барама. Садик хлестнул меня по лицу.
Я боролась с ним, но Садик был вдвое больше меня. Когда он прижимал меня своим весом, рукоять его кинжала впивалась мне в ребра.
— Барам и женщины сейчас у моей сестры, которая вновь не смогла выносить твоего нового братца, — жарко выдохнул он мне в ухо. От него разило благовониями и вином. — И никто из них все равно не пошел бы наперекор новому мастеру вод.
Его рука сомкнулась на моем горле. Другой рукой он потянул вверх мое платье. Я царапалась до тех пор, пока почти не потеряла сознание, а затем крепко зажмурила глаза.
Следующие три дня я не вставала с постели.
Моя нянька позвала лекаря, но тот не нашел у меня даже лихорадки, лишь глухую апатию той, что не желала больше жить в собственном теле. Садик сумел не оставить меток на моем лице и шее — только царапины от своих колец на моих бедрах.
Мне хотелось подняться лишь для того, чтобы уйти в пустыню и шагать, пока пески не поглотят меня, но сил не хватало даже на это.
Когда настала ночь четвертого дня, я позвала свою няньку. И попросила у нее смертоносную белладонну, которой Хагарлат пользовалась, чтобы расширить свои зрачки. Или меда с нектаром рододендрона.
Но нянька лишь заморгала в ответ и спросила:
Зачем, дитя? Зачем тебе подобные вещи? Ты и без них прекрасна, а от такого меда ты можешь заболеть.
Я не сумела заставить себя озвучить причину.
Вместо этого нянька дала мне пожевать кат [1] , но даже его тонизирующие листья не сумели поднять меня с постели.
Во второй раз, когда Садик попытался взять меня силой, я сказала:
— Мой отец тебя казнит. Я обвиню тебя перед всем советом!
1
Легкий наркотик-стимулятор. (Здесь и далее прим. ред., если не указано иное.)