Царица Савская

Ли Тоска

Я замерла и затихла.

— Ты уснула, моя царица? — тихо спросил он некоторое время спустя.

— Я расскажу тебе кое-что, — сказала я, — и, возможно, ты меня за это возненавидишь. Но я расскажу тебе, потому что меня тянет это сделать, хоть сама я предпочла бы сказать совсем иное. Есть время хранить молчание, и есть время говорить вслух. Пришло второе.

Он поднял голову.

— Я кое-что знаю о сердце племен. Моя заявка на трон была по праву рождения моей крови, крови отца и моей матери. Чистой. Твои дети рождаются от матерей из других стран.

Ты сам говорил мне, что наши истории сковывают нас. И каждый бог моей юности — это история, которая передавалась моими предками, чтобы сохранить нашу кровь чистой. Твоя же кровь течет теперь в разные стороны. В тот день, в храме, я видела, как двенадцать быков твоего народа разбегаются в разные стороны, и котел, что пролился на землю.

При этих словах его глаза расширились.

— И вот мой дар тебе. Я говорю тебе: будь осторожен, выбирая наследника своей крови, если желаешь сохранить милость своего бога. Потому что богу Яхве ты изменял куда больше, чем первой своей жене.

Он закрыл глаза.

— Тогда я потеряю все.

— Всякий раз, когда я понимала, что нечего больше терять… Я была свободна. Есть время хранить, и есть время разжимать пальцы. Оно всегда наступает в таком порядке. Но если ты не сможешь, если не решишься… если то, что заставляет тебя отчаянно хранить свои владения, не отпустит тебя до самой смерти, то пей свое вино и пиши стихи. Потому что ничего иного тебе не осталось и не останется.

Он вцепился себе в волосы.

— Как не ко времени твои слова! Только сегодня Ташере говорила мне взять египтянку-жену, как залог мира. Сестру Шишака.

Конечно же, говорила.

— И я не вижу другого способа, я должен сделать это ради моего царства! Как же мне поступить согласно твоим словам, если ливийцы почти что стучат в мои двери? И мы с тобой — что будет с нами, ведь мы не знаем, сумеем ли увидеться снова? Сколько мы сможем жить так, зная, что именно мы потеряли?

Я слабо покачала головой. Я не знала. Мое сердце уже разбивалось.

— Я говорила себе, что всегда сама нахожу свой путь. Но я лгала. Мой путь был выстлан предо мной в тот самый миг, когда я поступилась главной моей драгоценностью. А для тебя сейчас есть драгоценность большая, чем даже я.

— Я не могу поступиться своим царством, — измученно выдохнул он.

— Тогда, — тихо сказала я, — я думаю, ты его потеряешь. Как шумерские мудрецы, когда говорили, что все преходяще.

— Что же мне делать?!

Я ничего не могла ему ответить. Я держала его за плечи и рыдала за нас обоих. Люди не знают, когда произносят пророчество, но на сей раз я знала.

Глава тридцатая

На следующий день Соломон поднялся до рассвета.

— Куда ты идешь? — спросила я, все еще уставшая, и меланхоличное его настроение угнездилось в комнате, словно тень.

— Множество соплеменников прибыло с севера рано утром, встретиться со мной перед празднеством, — сказал он, одеваясь. — Их беспокоят волнения в городе. Уже была стычка в нижнем городе, рано утром, и вторая, за самыми стенами.

Я поднялась на локтях.

— Что?

Я спала так крепко, что даже не слышала никого, кто входил в эту дверь.

Соломон подошел к постели.

— Я люблю тебя. Я люблю тебя. Жди меня.

Он целовал мой лоб, мои глаза, мои губы. А затем исчез.

Я легла, прикрыв рукой глаза, и прислушивалась к звукам Иерусалима, население которого выросло в три раза, — как громко он шумел в этот час! Неужели я могла под подобное спать? Даже сквозь закрытые ставни я слышала их гимны, доносившиеся наверх с нижних улиц, уставленных переполненными домами. Я чувствовала вездесущий запах хлеба, смешанный с вонью мочи и животного рынка, стоявшего на оливковом холме.

Еще девять дней, сказал царь, и паломники потекут прочь из города.

Еще десять дней, и я отправлюсь в мой лагерь, чтобы затем повернуть мое лицо к югу, портам и кораблям, а затем домой.

Так мало драгоценных дней. Отчего же прошлой ночью я была столь дерзкой — и уверенной, как не бывала никогда над алой чашей?

Сегодня я буду рассказывать ему лишь добрые истории. Нашу историю о саде. И завтра. И послезавтра. Каждую ночь, до самого моего отъезда.

Я поднялась, но затем снова села.

Как я могла оставить мужчину, ради которого я забыла свое царство, забыла надолго, на целых полгода?

Я закрыла глаза и, в одиночестве спальни, скомкала в горстях наши простыни, поднесла к лицу. Вдохнула его запах.

Он оказался прав, мой милый одержимый. Я прибыла сюда не ради кораблей, не ради портов. Не искренне.

Я долгое время сидела все также, говоря себе, что воспользуюсь его обещанием и вернусь, но в следующий раз не караваном, а на корабле.

Что однажды наступит тот день, когда он приплывет в Мариб и будет шагать по моему дворцу, как по моим покоям, когда он впервые пожелал увидеть меня на троне. Однажды, когда его царство будет устойчиво.

Да. Такой будет последняя история, которую я расскажу ему на прощанье.

Через некоторое время я натянула платье и на неверных ногах прошагала во внешнюю комнату.

Служанка принесла кувшин с водой, и я умылась. На столе стоял графин с подслащенной медом водой, я налила кубок и взяла его с собой в сад. За стенами я видела мозаику из шатров пилигримов, что растянулась от горизонта до горизонта. Даже мусор за городом, казалось, горел сильнее, чем всегда, и оттого, поднеся кубок ко рту, я выпила всего несколько глотков, прежде чем запах прилетел с ветром, вызывая у меня тошноту.

Весь день я провела в своих покоях, мечась в прерывистом сне. Звуки города раздавались так громко, что я крикнула Шаре закрыть дверь.

Мне снились странные сны. Храм, в самом начале его строительства, всего лишь груда камней. Но затем я поняла, что храм вовсе не строится, он распался. И заметила, что края некоторых камней закопчены, а некоторые и вовсе сожжены в прах. Я взглянула затем на дворец, однако увидела лишь колокольчики, тонкий и звонкий голос которых звучал словно издали.