Царские забавы
Шрифт:
Купеческие хоромины были высоки, и хозяин нисколько не преувеличивал, когда сказал, что под их крышей может спрятаться половина базара. Теперь Гришка понимал, что купеческий промысел может приносить не меньший доход, чем разбойный.
— В таком доме и для меня угол найдется, — кивнул Гришка. — Где тут у вас баня, хочу водицей после дальней дороги окатиться, а то засмердел весь.
— А это рядышком будет, подле Успенского собора. Хороша там баня, — весело отозвался отрок, подбрасывая на ладони заработанный грош.
— Проводишь?
— А
Улыбнулся Гришка, узнавая в мальце себя тридцатилетней давности.
— Держи… Только разве так много заработаешь? Ты бери в руки кистень и на большую дорогу ступай. Вон у твоего хозяина мошна какая великая, с него и начинай.
— Успею еще, — серьезно отвечал малец.
И Гришка поверил, что когда-нибудь так оно и случится.
Баня оказалась тесноватой и была общей: мылись в ней заедино мужики и бабы. Топилась мыленка по-черному, и темный ядовитый смрад выходил на улицу через узкие оконца в потолке. В полутемном помещении, среди обильного пара, Григорий видел распаренных и красных от банного жара мужиков и баб. Они громко галдели и лыковыми жесткими мочалами натирали друг другу спины.
В самом дальнем углу раздалась лютая брань.
Григорий перекрестился на сие греховное место и пошел к печи, где пару было поболее.
На лавке, грея толстые бока, сидели бабы и о чем-то разговаривали вполголоса.
— Подвинься-ка, — грубовато обратился Григорий к одной из баб. — Ух, расселась! Половину лавки накрыла! — скосил он плутоватый глаз на груди небывалых размеров.
Молодая баба неохотно приподнялась с лавки, освобождая для мужика место. Григорий поднял с пола таз, зачерпнул ковшом кипяток из огромной бадьи и плеснул крутой водицы в жбан. После чего удобно присел рядом.
Пар был жаркий, сильно обжигал кожу, но Григорий терпел. «Вот оно как повернулось, гривна охранной грамотой оказалась», — не мог он забыть сегодняшнюю встречу.
— Жаркая у вас в Ростове баня, ничего не скажешь, — протянул чернец густым басом, и его голос разошелся по всей мыленке, проникая в самые затаенные углы: — Ох, хороша! Люблю я такие.
Гришка беззастенчиво глянул на бабу, по достоинству оценил ее могучие телеса и, плеснув на себя ладонью воду, осторожно поинтересовался:
— Вдовая? Али с мужем пришла?
Баба качнула своим сытым телом и отвечала, робея:
— В девках я покудова…
— Ишь ты! Никогда бы не подумал. Неужно всех сватов от себя отвадила?
— Отвадила, — шмыгнула носом девица, — а в последний год более никто и не явился.
— А звать-то тебя как?
Приподнялась малость девица, отлепив зад от лавки, заходилось на ней все разом, закачалось, как будто гора в движение пришла.
— Марией меня нарекли.
— Вот как! Стало быть, величают тебя, как Богородицу?.. Ну-ка, святая душа Мария, потри мне спину.
Не дожидаясь
Мария огромным куском мыла натерла мочало и ручищами налегла на спину монаха. Глянуть на нее со стороны, будто это не баба, что трет мужнину спину, а мастеровой, что мнет дубленую кожу.
— Ага, вот так! — стонал в истоме чернец. — Не жалей меня, разомни мослы. — Ох, какая радость!
— А не больно тебе, родимый?
— Ничего, кожа моя еще и не то терпела. Под батогами трещала и басурманову плеть знавала, а бабьи руки для нее лаской кажутся.
Мария старалась на совесть.
— Голос-то у тебя какой, прямо набат! — хихикнула Мария. — Вроде негромко говоришь, а на всю мыленку слыхать.
— Да, — соглашался Григорий. — Господь глоткой меня не обделил. Ты меня спроси, почему я в церкви не пою?
— Почему же?
— А потому что как затяну ектинию, так все свечи и гаснут разом! А ты, Мария, натирай знай! — стонал и охал монах. — А теперича по животу веничком меня постучи, — он бесстыдно перевернулся на спину.
Григорий, закрыв глаза, блаженствовал, а когда открывал слипавшиеся веки, то видел над собой улыбающееся лицо Марии и ее необъятные телеса.
Баня принесла облегчение — кожа дышала, радовалась благодатному очищению. В предбаннике было светло и чисто. Сюда не доходила печная гарь, и воздух оставался свеж.
Григорий опустился на лавку, здесь же рядом, явно стесняясь близости мужика, присела и Мария.
— Так, значит, ты без мужика пришла? — с видимым безразличием поинтересовался Григорий. — Одна, что ли?
— Я-то? — слегка смутилась девка. — Да с бабами! Они еще там, в бане… мылятся.
— Где ты живешь? Заявлюсь как-нибудь к тебе. Не прогонишь добра молодца?
— Заходи, — потупив глаза, произнесла Мария. Григорий разглядел, что она была недурна лицом, а банный жар только украсил ее, придав щекам здоровый румянец. «Лет двадцать пять бабе. Перестарок», — подумал детина. — В дворне у боярина Ухтомского. Живу я в пристрое… одна.
— Знавал я твоего боярина. Лицом он дюже пригож, видно, девок немало попортил. Ну, пошел я, — заспешил вдруг Григорий. — Идти мне надо, дело еще имеется.
Монах обтер мокрые плечи лоскутом ткани и поднял с лавки ветхую рясу.
— Да ты никак ли чернец! — всплеснула от удивления девка.
— Монах, — просто согласился Григорий, вдевая рукава. — А что с того? Неужно сразу не приметила, голосище у меня церковный!
— Ох, не везет мне с мужиками, то порченый отрок посватается, а то монаха в бане повстречаю!
Вечером, когда с базара возвратился рыжебородый купец, Григорий без обиняков заявил:
— Гордей Яковлевич говорил, что ты у него в долгу.
— Хм… было такое, — вспомнил разбойную молодость купец.