Царские забавы
Шрифт:
— Нет такого заговоренного, кто бы от иглы и воска не помер. Ты вот что сделай, царица-матушка, слепи со своей ворожеей идола воскового, да чтобы противный был! А затем иголками его истыкай, приговаривая: «Приди хворь лихая, болезнь ползучая, смертушка курносая, забери от всех от нас живых царя Ивана Васильевича». Вот увидишь, дня не пройдет, как сгинет наш государь, а мы сами на царствии начнем заправлять. Да не забудь перед тем через левое плечо плюнуть трижды, а то хворь обернется на того, кто наговаривает. Как изведем Ивана, тогда заживем мы с тобой, матушка-государыня, как голубь с голубкой. А теперь давай помогу исподнее с тебя снять. Вот так… так. Не спеши,
Василиса не стеснялась своей наготы. Была уверена, что во всем царстве не найти другой такой прелестницы, как она. Кожа у нее была прозрачной и чистой, вены напоминали крохотные ручейки, а коса была такая огромная, что, уложенная порядком, походила на сторожевую башню. Волосья были так тяжелы, что норовили пригнуть шею царицы к самой земле.
Даже два народившихся чада не сумели испортить ее фигуру, а сенные девицы наперебой нахваливали ее прямые длинные ноги, шею называли лебединой. Боярыни, сопровождавшие царицу в мыленку, взирали на ее живот и предавались зависти. Трудно было поверить в то, что ее утроба ведает о муках роженицы.
— Крепче меня к себе прижимай, Алексей! Еще сильнее! — горячо просила царица. — Вот так! Сюда… мне здесь хорошо. Теперь здесь, шальной.
— Боже, Василиса, очумел я. Ты кого угодно разума лишишь.
В коридоре послышались голоса, и Василиса отчетливо различила среди них смех Ивана Васильевича.
— Господи, царь идет! — вдруг выкрикнула Василиса. — Да слазь ты, ирод, — спихивала государыня с себя Алексея Холмского. — Господи, что же теперь будет.
Алексей Холмский вскочил, в спешке завязал на узел порты, накинул на плечи кафтан.
А в коридоре совсем рядом раздавался задиристый и шальной голос Ивана Васильевича:
— Государыня Василиса жаловаться стала, что, дескать, не привечаю я ее. Что целую неделю до себя не допускаю. Вот сейчас я с царицей и помилуюсь. Ох и натешусь же я, бояре! Все нутро у меня от страсти сгорает, — громыхал металлический смех Ивана Васильевича в женской половине дворца.
— Пронеси, господи! — едва выдохнула Василиса Степановна.
Распахнулась широко дверь, и на пороге предстал муж-государь.
— Здравствуй, матушка-царица, что же ты господину своему не улыбаешься? Не приветишь, как следовало бы жене. Ах, понимаю, хворая ты. Вижу, постель твоя расправлена, поднялась, чтобы мужа своего поприветствовать. Спасибо, государыня, что уважила меня, несмотря на недужность. А может, тебе все-таки в постелю лечь? Ох, бледна ты, Василиса Степановна, может, мне лекарей покликать?
Позади государя стоял боярин Морозов с рындами. Князь задыхался от быстрой ходьбы и уже жалел о том, что переступил порог царицыной Светлицы. Василиса стояла перед государем едва прикрытая. Боярин неловко отводил глаза в сторону и терпеливо дожидался случая, чтобы, спросясь у самодержца, скрыть смущение в полумраке коридора. Рынды тоже ощущали неловкость, однако это совсем не мешало смотреть им на царицу с жадностью изголодавшихся волкодавов.
— Не надо, государь, — нашла в себе духу ответить государю Василиса. — Это пройдет. Самую малость мне занедужилось. Побыть бы мне одной немного… вот тогда хворь и отступит.
— Одной, говоришь?! — разъярился государь. — Морозов!
— Я здесь, государь.
— Пнем не стой! Возьми рынд да обшарь терем, думается мне, я знаю, какая такая болезнь у государыни.
Рынды будто только и дожидались этого наказа — резво разбежались по комнатам.
— Ищите! Дознайтесь о хвори государыни! Здесь она должна быть, причина, в этих комнатах!
Рынды
— А ну, вылезай, — выудил он конюшего.
Иван Васильевич, опершись на посох, равнодушно наблюдал за тем, как верный рында тащил за ворот конюшего. Алексей Холмский даже не пытался вырваться, терпеливо сносил побои, прикрыв дланью красивое тонконосое лицо.
— Довольно! — вступился вдруг за холопа государь. А когда рында, отвесив последнюю оплеуху, отошел в сторонку, московский хозяин заговорил почти весело: — Чего же вы так далеко бегали, рынды? Где же еще искать полюбовника царицы, как не под кроватью у нее! И как же тебе моя женушка показалась, Алексей, шибко хороша? А может быть, все-таки в телесах малость худа? Твоя-то, я знаю, на огромного порося походит. Может, поведаешь мне с рындами, каким образом ты с Василисой Степановной любился? Мои рынды — отроки молодые, им тоже полезно послушать. Пускай поучатся, как к бабе следует подступать. А ты, царица, — повернулся государь к супруге, — чего можешь сказать о нас двоих? Кто тебе более всего приглянулся? Алексей хоть статью не удался, но, видно, горяч дюже. Это про него, видно, сказано, что маленькая блоха сильнее кусает. Ха-ха-ха! А только я не верю, что мог в чем-то уступить этому плюгавцу, — посуровел вдруг Иван Васильевич. — Разнагишайся, Алексей, да возьми царицу как бабу! Хочу посмотреть, так ли ты искусен, как показаться хочешь. Ну, чего застыл?! Живо, я сказал! А то мои рынды тебе помогать начнут.
— Государь, лучше казни.
— А об этом ты не печалься… еще успеется. Сорочку с себя снимай, да живее! — прикрикнул Иван Васильевич на жену. — Моим слугам не терпится взглянуть на совокупление холопа с царицей московской.
— Государь…
— Знаешь, что я ждать не люблю. Живо! А то всю одежду в клочья разорву.
Пропала в голосе государя безмятежность, его речь больше походила на рык, способный кусок гранита обратить в груду песка.
— Собачьей свадьбы государю захотелось? — отвечал спокойно Алексей. Скрестились взгляды холопа и господина, высекая злую искру. — Для этого у тебя Псарный двор имеется. Иди, Иван Васильевич, любуйся, коли охота в том есть.
Характер государя напоминал неумелую работу печника: пошуровал он кочергой в топке, и обиженное пламя взорвалось тысячами жалящих искр. Каждое слово самодержца, порожденное огнем, грозило спалить дотла царицу с конюшим.
— Хватайте ее! Рвите ее на части! — опытным загонщиком науськивал Иван Васильевич рынд на царицу.
— Иван Васильевич! — яростно отбивался Алексей Холмский от наступающих рынд. — Глянь в зеркало и посмотри, в кого ты обратился! Да ты царице Василисе едва ли не в деды сгодишься. А ей мужик нужен посноровистее да куда справнее, чем ты. Тебе, государь, не на молодух смотреть надобно, а старушку приглядывать. Видно, ты, Иван Васильевич, совсем безнадежен, ежели твоя женушка на слуг засматривается. Тебе, госу…
Острый посох прервал речь конюшего на полуслове, металлическим кляпом забил рот и выглянул на затылке.
— Прочь! С глаз долой! Видеть никого не желаю, — отшвырнул от себя государь окровавленный посох. — Господи, что же это за государство такое, где всякий смеет царю несуразицу в глаза нести! Господи… Уберите его.
Некоторое время царь Иван сидел в одиночестве — угрюмый и темный, как камень, выброшенный из пучины. А когда горесть схлынула, Морозов посмел тронуть царя за плечо: