Царские забавы
Шрифт:
Государь всея Руси улыбнулся, а бесстрастное лицо покрылось легкой паутинкой морщин, как будто растрескался обветшалый камень.
— Так ты и есть убивец Гордей? — совсем не строго спрашивал царь.
— Он самый, батюшка-государь.
Вот сейчас шевельнет самодержец пальцем, а грозные опришники снимут с него рясу, сорвут клобук и воткнут ноздрями в стопы государя.
Иван Васильевич приподнялся, видно, для того, чтобы собственноручно придушить дерзкого разбойника, посмевшего тревожить государеву отчину. Гордей Яковлевич достойно решил встретить смерть.
Иван же Васильевич
— Не ожидал… Как же ты крепок, Гордей Яковлевич!
Оторопел Гордей Циклоп от такой ласки, и единственный глаз беспомощно таращился на самодержца.
— Силушка во мне, государь-батюшка, всегда была.
— Мне бы таких молодцов сотни две, так я бы не только Сигизмунда одолел, гнал бы Девлет-Гирея нагайкой через всю степь! А тут едва вышел со своими опришниками в чистое поле, так татары мне едва шею не отвернули. А теперь слушаю тебя, Гордей Яковлевич, с чем пожаловал?
— Государь Иван Васильевич, я ведь к тебе за покаянием пришел. Сколько лиха твоей державе творил, а ты по своей милости царской прощал мне все, — не без лукавства говорил Гордей Циклоп. — А теперь вот он я! Суди меня своей царской волей.
С ласковых речей государь легко переходил в матерную брань, и Гордей знал об этом. Не однажды случалось такое, что, обнимая боярина, он повелевал преподнести ему бокал с ядовитым зельем.
— Вот оно что!.. Нечасто ко мне тати в грехах исповедаться приходят. А не боишься, Гордей, что прикажу перекинуть веревку через эту балку, — ткнул в потолок государь, — да затянуть конец у тебя на шее?
— Не боюсь, батюшка, я свое пожил всласть. И хорошее, и плохое повидать пришлось. А если суждено мне сгинуть, так лучше сейчас.
— А ведь я тебя простил, Гордей Яковлевич.
— Вот как?! За что же такая милость?
— Прослышал я о том, что твои молодцы воротили с дороги опальных бояр Путятина и Плещеева.
— Было такое дело, государь, — смущенно отвечал Циклоп Гордей.
Это был подарок царю.
Иван Васильевич учинил сыск. Месяц искал опальных бояр, по многим городам и волостям были отправлены скороходы с грамотами, где извещалось о проказах вельмож — изменники Путятин и Плещеев пограбили государеву казну, хотели извести самодержца, а еще отписали римскому папе послание, в котором поносили весь царский род и заодно бесчестили православную веру. Последнего, как истинный христианин, Циклоп Гордей потерпеть не мог и через своих посыльных повелел разыскать опальных бояр. А позже, связанных, без шапок, их доставили в царский дворец.
То, чего не удалось Разбойному приказу, сумели исполнить тати Циклопа Гордея. Этот сыск напоминал соперничество царя с разбойником, в котором Гордей Яковлевич оказался победителем. Тать еще раз сумел доказать царю о существовании некой силы, перед которой спотыкаются даже государевы указы.
Видно, объятия государя не что иное, как желание подчинить себе тайную силу, природу которой Иван Васильевич не понимал. Не было у татя Гордея ни скипетра, ни державы; не принадлежал он к княжескому роду, а, однако, едва бросит разбойник клич по Руси, и бродяги собьются с ног, чтобы услужить Гордею Яковлевичу.
Чествование Гордея во дворце больше напоминало встречу равных государей, чем прибытие холопа к своего господину.
— Так вот, Гордей Яковлевич, все твои грехи я тебе простил. Вот видите, бояре, государь всея Руси у разбойника духовником состоялся. А еще шубу тебе дарю!.. Ну-ка, бояре, становитесь в ряд, чья шубейка тебе по плечу окажется, ту и носи с честью. Чтобы шубу отобрать, мне на большую дорогу выходить не нужно. Хе-хе-хе! Видно, этим я от тебя и отличаюсь. Тебе, Гордей, не впервой шубы с бояр стягивать?
— Не впервой, Иван Васильевич, — честно признался разбойник.
— Стало быть, робеть не будешь? Выбирай! Бояре возражать не будут, сам государь тебе разрешил.
— Выбрал я, государь, — отвечал Гордей, едва глянув на неровный строй бояр.
— Ишь ты, как скоро. Теперь поверил я, что тать передо мной.
— Глаз у меня добрую вещь не пропустит. Хороша шуба у Бельского Григория, — показал тать на Малюту.
— Хм… вот и с тебя тати шубу сняли, Григорий Лукьянович. Но ничего, не скупись, мы тебе новую справим, еще получше прежней будет! — охотно пообещал царь. — А ты носи, Гордей, подарок с честью. Смотри, как она тебе к лицу! Так держишься, как будто всю жизнь в соболиных мехах хаживал. Ну, чем не боярин! Эх, Гордей Яковлевич, если бы родовитым был, давно бы у государя служил. В чести ходил бы и с плечиков меховые накидки не снимал бы. Нужны мне верные слуги, такие, как ты, Гордеюшка. С малолетства я с изменой столкнулся, а сейчас самые ближние предают. Разве мог я подумать о том, что когда-нибудь Вяземского и Басманова смерти предать придется! А вот, видишь, довелось… А о тех, кого из гноища поднял, и говорить нечего! Эти-то больнее всего пинаются. Я тебе службу хочу предложить, Гордей Яковлевич, не откажешь?
— Как же это возможно царю отказать? — засомневался разбойник.
— Ты как будто монахом был?
— Приходилось, государь. Я и сейчас живу, будто по монастырскому уставу.
— Слыхал я, что ты и схиму принимал?
— Верно тебе поведали, Иван Васильевич, если бы я до конца свой крест вынес, возможно, сейчас бы игуменствовал, — печально раскаялся тать.
— А может, и сейчас не поздно? Что скажешь, Гордей Яковлевич, если я тебе монастырь дам?
— Мне? — не желал верить Гордей Циклоп.
— А кому же! Преданность свою ты государю доказал на деле…
— Хм.
— …изменников изловил, а более мне от слуг своих ничего не надобно.
— Государь, только как же на это митрополит посмотрит?
— А ты, Гордей Яковлевич, на митрополита не озирайся, с архиереями я переговорю, ты свое согласие дай.
— Чего не ожидал я от государя, так такой милости. Думал, что ты меня на плаху отправишь, а ты, государь, на игуменство сватаешь. Согласен я, Иван Васильевич. Будет мне теперь где грехи свои замаливать.