Царские забавы
Шрифт:
— Как же я смею противиться, государь, если ты наказываешь?
— Ишь ты! Так ты еще и умна, — улыбнулся Иван Васильевич. — Кто же тебя такому великому смирению учил, Евдокия? Такие красивые девицы, как ты, строптивы бывают. Кобылиц мне напоминают, не привыкших под седлом ходить.
— Смирению меня батюшка с матушкой учили.
— Вижу, что не прошла даром родительская наука. Добрая жена моему Ваньке достанется, — продолжал шутить Иван Васильевич.
Михаил Морозов, разгадав шутку государя, весело захихикал, жирок, собравшийся под массивным подбородком, задрожал веселым студнем.
— Спасибо, государь-батюшка.
— А теперь давай я тебя расцелую…
Иван Васильевич поднялся, будто спрыгнул с норовистого коня, и трон, освободившись от царственного седалища, слегка качнулся. Самодержец обхватил девицу за плечи, и она младенцем спряталась в царском кафтане.
— Ой, какие же у тебя губки сладенькие! Поцеловал, будто бы меда липового испил. Чем же наградить такую красавицу? Чего ты еще желаешь, кроме царевича Ивана? Может, тебе именьице подарить?
— Как скажешь, батюшка, ежели пожелаешь, так отказываться не стану, — с улыбкой приняла Евдокия Сабурова игривый тон государя.
— Так и быть, забирай мое именьице Медведево, что под Коломной. Будет где твоему батюшке дни доживать. И вот этот платочек забери, — изловчившись, бросил государь шаль прямо на грудь девице, и она укрылась ею.
После недели смотрин монастырский двор почти обезлюдел. Из многих тысяч государь отобрал двенадцать красавиц, а вечером этого же дня объявил, что присмотрел царицу.
Отцы не скрывали волнения, без конца крестились на маковки соборов и вполголоса читали молитвы. Всем своим видом они напоминали кроликов, запертых в загон кровожадным поваром. А проходящие мимо мужи поглядывали на отцов со злорадством дежурных стольников, которые уже видели зверьков запеченными в печи и не могли дождаться, когда изысканное блюдо на золотых тарелках и в окружении зеленого лука и свежих помидоров будет выставлено на столы.
Девицы тоже заметно волновались, и в ожидании царского приговора в пустых углах монастыря была пролита не одна горькая слеза.
Царя Ивана совсем не заботило томление родителей, не беспокоило настороженное поведение девиц, — государь оставался по-прежнему безмятежен, будто в женихах ходил ближний боярин Михаил Морозов. Царь появлялся во дворе только затем, чтобы в окружении чернецов сходить в церковь помолиться, а на обратном пути ущипнуть за ляжку понравившуюся девицу.
Шел к концу второй день ожидания. Вторые сутки безызвестности.
Глядя на Ивана Васильевича, могло показаться, что он позабыл, для чего в монастырь понагнал со всей России огромное количество девиц и почему каждый из двенадцати папаш, оставшихся в монастыре, посматривал на него с шельмоватой улыбкой, какая свойственна разве что приказчикам на базаре, спихивающим доверчивому покупателю никудышный товар. Каждый из них видел в Иване Васильевиче будущего зятя и примеривался седалищем на лавку в Боярской думе; еще месяц назад никто из них не мог предположить, что винил за непослушание будущую царицу, а в сердцах мог выдрать ее за косы; каждый из них задумывался о том, что после введения дщери в царские терема обязан будет называть ее по имени и отчеству и кланяться дочери так же низенько, как подобает только матушке.
Наконец государь повелел собрать всех двенадцать девиц.
Девушки предстали перед Иваном Васильевичем в лучших нарядах, а кокошники были настолько высокими, что едва не упирались лучами в сводчатый потолок.
Отцы боязливо перешагнули порог избы и пошли вслед за дочерьми, которые теперь не выглядели робкими, какими предстали в первый день пребывания в слободе, и уже успели свыкнуться с честью первых красавиц Руси.
Перекрестились отцы и остались жаться у порога, бросив опасливый взгляд на возможного соперника.
Иван Васильевич был нетороплив, он словно врос в стул, ухватившись ладонями за резные подлокотники. Государь напоминал огромную черную ворону, зорко посматривающую по сторонам.
Тихо было в палате, не достаточно было Ивану склоненных голов, и он укреплял свое величие даже в молчании, к которому окружавшая его челядь прислушивалась так же трепетно, как к исполинскому гласу соборных колоколов.
Государь Иван Васильевич поднялся, еще ниже пала собравшаяся челядь, уткнувшись носами в дубовые полы.
Государь приблизился к девицам.
— Все вы, девоньки, красивы, — нараспев заговорил царь, — одна другой краше. И нарядами, и ликом своим государевых покоев не посрамили. Все вы достойны того, чтобы в московский дворец царицей войти. — Помолчал Иван Васильевич. — Но только одна из вас может быть русской государыней… и моей женой. — Слова царя распрямили дворовую челядь, а невест заставили потупиться. — Так вот… выбрал я среди вас жену, это дочь новгородского купца Марфа Васильевна Собакина, — остановился государь перед девицей. Девица Марфа вспыхнула кострищем, не смея взглянуть на господина. — Жалую я тебя, моя невестушка, платком вышитым, — протянул Иван Васильевич девушке рукоделие, — носи его и вспоминай своего государя… Есть у меня для тебя еще один подарочек, ты не смотри, что он мал, такой дар и большого имения стоит. — Подошел рында, в руках он держал золотой поднос, на самой середине которого лежало серебряное кольцо с камнем-самоцветом. Государь взял перстень и протянул его девице. — Вот тебе, Марфа Васильевна, как суженой моей. Покажи мне свои белые рученьки, дай я на пальчик перстенек тебе надену… Впору он тебе пришелся. А вас, девицы-красавицы, благодарю за все. Украсили вы мою избранницу, словно девичий хоровод стройную березу. Жалую я вас всех за вашу красоту имениями и землями, будет теперь у вас хорошее приданое. А ты, моя невестушка, жди скоро введения в царские терема. — Иван Васильевич глянул на Сабурову. Зарделась девка. — Для сына своего старшего, царевича Ивана, выбираю в жены девицу Евдокию Богданову Сабурову. — Поклонился Иван Васильевич родителям, стоявшим у порога. — Спасибо, господа, что чтите своего государя и не побрезговали показать своих дочерей. А теперь ступайте с миром. Не держу я вас более.
Глава 4
С введением в царские терема государь затягивать не стал.
Иван Васильевич повелел украсить хоромы, нарядить палаты в праздные покрывала и чтобы дворовая челядь ходила в золотых кафтанах и палила из пушек каждый час на радость молодым. Со дня смотрин раздавалась богатая милостыня, на базарах стольники каждый день выкатывали по дюжине стоведерных бочек с вином и брагой, и всякий житель и гость столицы мог выпить целую плошку.
Настал четверг — это был день государя.
Он был для Ивана так же почитаем и свят, как когда-то для язычников. Именно они придумали ему имя — Славный. В благословенный день язычник обязан был совокупиться с женщиной и испить хмельного пития в кругу единомышленников. Иван Васильевич, напротив, хранил непорочность до брачного ложа и давно отказался от вина. Именно в четверг государь сумел отринуть от себя греховное желание и, поглядывая на скорбящие иконы, подавил страсть. Если язычник в этот день ратоборец, носит на груди божественные символы — молнии и парящих соколов — и непременно должен вступить в поединок, то государь был тих и облачен в смиренную рясу.