Царский угодник. Распутин
Шрифт:
Спал он недолго, минут через пятнадцать поднялся, протёр кулаком глаза, поплевав на пальцы, расправил брови и снова вышел к людям. Был он трезв как стёклышко.
В прихожей, на большом серебряном подносе, тоже принесённом в подарок, лежал ворох телеграмм, красочных поздравительных открыток, карточек. Распутин, зевнув и похлопав себя по рту ладонью, взял несколько, вяло шевеля губами, прочитал пару фамилий людей, подписавших телеграммы, бросил назад, в ворох, потом взял в руки открытку — небольшую, с серебряным обрезом, невесть чем его привлёкшую, покрутил
— А эта мадам давно ушла?
— Какая?
— На, понюхай! — Распутин ткнул ему под нос открытку.
— Не могу припомнить. — Секридов огорчённо приподнял плечи: если бы он знал, то вообще задержал бы мадам... Но поди сейчас вспомни, какая из женщин принесла эту открытку, какой подарок сунула в гору золота и серебра и вообще как она выглядела. — Не могу припомнить... Их тут столько было!
— Даю ещё раз понюхать! Вот так она пахла, вот так, — Распутин сунул открытку под нос филёру, тот принюхался получше, закрыл глаза, что-то соображая, пропуская через себя нежный дух, чихнул:
— Вспомнил, Григорий Ефимович! Минут двадцать, как отбыла. Вы тогда почивали.
— Дур-рак, а чего не задержал?
— Да знать бы... Я бы задержал.
— Ух, какая женщина! — не удержавшись, восхищённо пробормотал Распутин, сунул открытку в карман.
Это было поздравление от Ольги Николаевны Батищевой. Народу в прихожей было мало, в помещении витал запах хорошего табака, французского одеколона и брюссельской воды, кожи, пудры. Распутин восхищённо покрутил головой и спросил у филёров:
— А чего ж народу так мало?
— Да всё время народ толокся, сейчас только разредился, — Секридов подумал, а не назвать ли Распутина вашим превосходительством? Как генерала? С завистью покосился на пышную аппетитную Дуняшку: достанутся же кому-то эти окорока! — Всё время был народ. Счас ещё прибудет.
— Ладно, — махнул рукой Распутин, — действительно, сейчас набегут ещё. Вона, уже пришли!3— Он вытянул шею в выжидательной стойке, Секридов последовал ему примеру, заморгал недоумённо: чего же это его обманывает «старец»? Никого!
Но через минуту заскрипел, заскрежетал старыми проржавелыми внутренностями электрический звонок, прикреплённый к толстой дубовой притолоке.
Филёр удивился — ну и нюх у «старца»! Распутин толкнул его локтем:
— Иди открывай!
Через двадцать минут распутинская квартира вновь была полна. Именинник гордо расхаживал по ней со стаканом мадеры в руках. Часа в четыре дня он снова изрядно набрался. Позвал к себе Секридова:
— Слушай, мужик, вот тебе деньги, — Распутин достал из кармана новенькую, арбузно хрустящую «красненькую» — червонец, сунул старшему филёру в нагрудный карман пиджака, — поезжай к этой вот мамзели, — он извлёк из брюк поздравительную открытку Ольги Николаевны, покрутил ею перед лицом филёра, — и привези её сюда.
— А если она не поедет?
— Уговори
— Легко сказать: уговори! Дамочка, так пахнущая, — Секридов затрепетавшими ноздрями втянул в себя дух, идущий от поздравительной карточки, — очень капризная.
— Откуда знаешь? — удивлённо спросил Распутин.
— А собственный опыт на что? А наблюдательность?
— Скажи, что я очень прошу её приехать.
— Попробую.
— И пробовать нечего, у тебя, филёр, всё получится, — убеждённо произнёс Распутин, — по твоему внешнему виду вижу. Езжай!
Старший филёр Секридов оказался умницей, недаром он понравился Распутину — уж больно смышлёную морду имел парень, — он привёз на автомобиле Ольгу Николаевну Батищеву, ввёл её в квартиру, где шло гулянье, и Распутин, картинно плюхнувшись перед Ольгой Николаевной на колени, пополз к ней со стаканом мадеры, умилённо хлюпая носом:
— Ольга Николаевна, голубушка... Как я рад вас видеть, как рад...
По лицу Ольги Николаевны пробежала тень, уголки рта дёрнулись. Распутин этого не заметил, подполз к ней, поцеловал уголок платья. Все, кто находился в квартире «старца», удивились: обычно дамы целовали Распутину штаны, обнимали его сапоги, сладостно вдыхая крепкий дух дёгтя, прикладывались к руке, охотно падали перед ним на колени, а тут было всё наоборот. Распутин поцеловал подол платья Ольги Николаевны ещё раз, умилённо растёр по щеке выкатившуюся тёплую слезу. Нет, видать, в мире не всё ещё встало с ног на голову, не всё перевернулось...
— Я рад, я так рад вас видеть, — Распутин с трудом поднялся на ноги, пьяно пошатнулся — стены, обитые тканью, украшенной незатейливым рисунком (ткань была новая, ещё не успела пропитаться духом разгула), поплыли перед ним куда-то вниз и в сторону, вино выплеснулось из стакана на пол, Распутин покрутил головой неверяще, но на ногах устоял, выкрикнул по-гусарски зычно: — Арон, шампанского Ольге Николаевне!
Симанович подал даме бокал шампанского, сказал ей, лоснясь вспотевшим лицом:
— Выпейте! Григорий Ефимович будет очень рад!
Распутин потянулся к Ольге Николаевне со своим стаканом, чокнулся — он сам себе казался в этот момент неотразимым мужчиной, щёголем и умницей, но в следующий миг в нём словно бы что-то надсеклось, отказало, и Распутин, распустив мокрые губы, не сдержался, икнул, поморщился, поняв, что со стороны выглядит противно, но виду не подал, что это он икнул, оглянулся с недовольным видом, словно бы хотел спросить: кто тут позволяет себе лишнее?
— Выпейте за меня, голубушка. Если мне будет хорошо — всей России будет хорошо, — собравшись с силами, довольно трезво произнёс он и одним глотком разделался с мадерой.
Ольга Николаевна отпила чуть, отдала бокал Симановичу.
— Вы чего? — жарко пробормотал тот. — Выпейте, иначе Григорий Ефимович обидится.
— Не могу. Увольте!
— Такой повод, такой повод... — продолжал бормотать Симанович с местечковым акцентом.
— Я всё понимаю, но пить не могу — у меня пропал муж.