Царское посольство
Шрифт:
Смерть! Умереть… да разве возможно это? Жизнь представлялась до сих пор какой-то бесконечностью, все было впереди и все манило. И вдруг — впереди ничего… и все уже осталось позади!.. В один миг вся жизнь, все прошлое воскресло и стало как живое перед Александром. В один миг он будто наяву увидел всех близких, он услышал голоса их… Вот это говорит отец, а это мать, а это Федор Михайлыч… а это Настя!..
— Смерть пришла! — слышит он сквозь гул и треск, у самого своего уха чей-то грустный голос. Но кто говорит это?.. Это не отец, не мать, не Ртищев и не Настя.
Чья-то рука тяжело
— Смерть пришла! — повторил Чемоданов. — Видно, так Богу угодно!..
Голос его дрогнул, но вдруг окреп, и он продолжал даже почти спокойно:
— Страшно оно и тяжко, да против Бога не пойдешь… Его святая воля! Да и то опять — сколько ни живи, а умирать все же придется… так не все ли равно, где Господь пошлет по душу… Так-то… вот что я скажу тебе, Лексаша, много ты виновен предо мною, и ты, и отец твой, да коли привелось нам помирать вместе!.. где уж тут враждовать… грех это, особенно перед смертью… простил я тебя, прости и ты меня, Христа ради!..
Александр вдруг забыл все — он слышал только эти последние слова Чемоданова. Он приподнялся, кинулся к нему на шею и почувствовал, что и старик его обнимает.
— Алексей Прохорыч, — сквозь подступавшие рыдания прерывающимся голосом шептал он. — Господь с тобою… нешто я что… за что мне прощать тебя… в сердце своем я всегда почитал тебя и почитаю… что у вас там с батюшкой — не мое то дело… Алексей Прохорыч… да неужто — смерть? — отчаянно закончил он, и сердце у него остановилось в ожидании ответа.
— Смерть, Алексаша! — спокойно и уверенно проговорил Чемоданов.
— Боже мой… да за что же? — невольно вырвалось из груди Александра.
— Судьбы Божии неисповедимы… Жаль мне тебя… молод ты… ну, да что об этом… Молиться давай, Лексаша… И у тебя, чай, грехи найдутся… а у меня, старого… ох… грешен я, грешен!.. Господи, помилуй!..
Он, все не выпуская Александра, осенил себя крестным знамением, и Александр почувствовал, что еще не все погибло, что Бог близок, что Он услышит… И он всей душой, всем существом своим стал молиться.
VIII
Медленно, будто все еще раздумывая и не зная, на что решиться, смерть стала отступать. Ветер внезапно изменил направление. Расплескавшееся море еще бурлило, волны еще вздымались; но в этом волнении уже чувствовалась как бы усталость. Опытный капитан первый пришел в себя, ободрился. И лицо у него сделалось совсем другое, и распоряжался он не тем голосом.
Его вид сразу же подействовал на экипаж и на пассажиров. Люди, совсем обессиленные и впадавшие в полную апатию, почувствовали как бы прилив новых, неведомо откуда взявшихся сил и принялись за работу.
Теперь море быстро стихало. Важных повреждений на кораблях, по счастью, не оказалось, воду почти всю выкачали и благополучно достигли гавани, чтобы сделать необходимые починки, запастись водою, хлебом, соленым мясом и снова пуститься в дальнейший путь.
Так как приходилось все же стоять с неделю, то капитан советовал сойти на берег, но Чемоданов и слышать о том не хотел.
— Едем мы до Ливурны прямо и с кораблей никуда не тронемся, — объявил он.
Все готово. Поплыли. Несмотря на то что ноябрь подвигался уже к половине, москвичи с изумлением замечали, что становится все теплее и теплее, а как начали приближаться к Португалии, то совсем сделалась весенняя погода. Небо голубое, безоблачное, ветерок теплый, ласкающий, солнце так славно греет.
Вышел после обеда Алексей Прохорович на палубу, поставил спину на солнышко и чувствует, что хорошо ему, легко на душе, во всем теле приятная теплота, бодрость, будто десяток лет с плеч свалился.
А тут и Александр вышел на палубу. Глянул на него Алексей Прохорович весело.
— Подь-ка сюда, Лексаша! — крикнул он.
Александр не заставил себя ждать. Теперь, после смертной опасности, соединившей и примирившей их, отношения их изменились. Чемоданов уже не чувствовал потребности бить Александра великим боем. Раз простил, раз примирился — так и баста. К тому же молодой Залесский ему с каждым днем начинал все больше и больше нравиться, его будто что-то невольно влекло к нему. Но все же, несмотря на это, Алексей Прохорович сдерживался, старался глядеть на «парнишку» строго и хотя чувствовал в беседах с ним большое удовольствие, но все же напускал на себя, обращаясь к нему, большую важность.
Однако теперь, под влиянием плотного обеда, нескольких чарок доброго вина, а главное под влиянием этого теплого солнца и живительного морского воздуха, он забыл свою важность и строгость и, сам того не замечая, назвал Залесского — как и в тот страшный час, когда смерть казалась неизбежной, — Лексашей.
— Что же это, братец, такое? — весело и смеясь глазами сказал он. — Куда ж это мы зиму-то девали? Где ее прогуляли? А?
Александр радостно улыбнулся.
— Да уж это как твоей милости будет угодно, Алексей Прохорыч, хоть ты тут что хошь — а зимы в этом году не видать, зима на Москве осталась…
— Так неужто так-таки никакой зимы и не будет?
— Не будет.
— Врешь!
— С чего же я врать стану… Не на север, а на юг едем.
— Чудны дела Твои, Господи!..
И Чемоданов задумался.
— А о чем это ты с капитаном-то болтал? — вдруг спросил он.
Александр при этом вопросе сделался серьезен.
— Да слухи ходят плохие…
— Какие слухи?
— А вот капитан говорит, что те шкипера корабельные, которых мы вчера встретили, уверяют, будто за Гибралтаром много пиратов…
— Пиратов… Это что ж такое?
— А так морские разбойники прозываются, Алексей Прохорыч.
— Что ты? Шутишь!.. Какие там еще морские разбойники… — проговорил Чемоданов, чувствуя, что все его радостное настроение портится. Все было так чудесно, думалось, все опасности миновали… и вдруг — морские разбойники.
Между тем Александр продолжал:
— Собираются, вишь ты, эти пираты целыми шайками, снаряжают корабли, запасаются оружием всяким и плавают, торговые корабли выглядывая. Как завидят корабль — сейчас клич друг дружке дают, гонятся за тем кораблем, обстреливают его; поймают — людей всех перережут, товар заберут, а корабль — ко дну… Много, говорит капитан, торговых кораблей с богатыми грузами пропадают без вести от этих пиратов.