Царство Флоры
Шрифт:
И потом, наутро, когда его найдут, все будет призрачно, неясно, пугающе непонятно. Страшно…
Кровь на полу и на стенах.
Сбитые разорванные простыни.
Следы на двери — глубокие борозды острых как бритва когтей, вспарывавших расщеплявших дубовые доски в яростном стремлении сокрушить последнюю преграду, добраться, убить, прикончить, растерзать.
Следы… И последнее доказательство реальности ночного происшествия — мертвец.
Он сам — окоченевший и бездыханный…
Или все это тоже лишь мираж? Порождение ночного кошмара? Плод больной фантазии?
Но ведь
Тусклый диск луны над самой головой. Ночное небо — черная чаша. Он шел по тропинке к озеру. Он шел… Зачем же он шел? И услышал за собой шаги… Треснула сухая ветка. Он резко обернулся. Тень, мелькнувшая на фоне темных кустов.
Или это тоже небыль, темная жуть — фарс разыгравшегося воспаленного воображения? Его преследовали как добычу, гнали беспощадно, безжалостно. Настигли, повалили на землю.
Это страшное ощущение удушья, когда вашим легким не хватает воздуха и сердце вот-вот лопнет, разлетится внутри на мелкие осколки словно лампочка, словно шарик воздушный…
Шарик так легко проколоть. Ткнул булавкой — и нет его. Так же и жизнь. Она обрывается разом. Очень быстро, мгновенно. И понять это можно, только почувствовав, ощутив самому.
Ощутив — вот так на темной безлюдной тропе. Беспомощным и одиноким. Ночью. Когда что-то из мрака гонится за вами и настигает. И убивает, приканчивает вас без пощады.
Смерть… Это то, что случается потом, после жизни. Это что-то вроде моментальной перемены декораций. Причудливой метаморфозы, запечатленной на картине. Той самой картине, что с вами везде и всегда — дома, в офисе и там, в Воронцово.
Розы, вьющиеся по ажурным шпалерам, как этот вот плющ по стене. Солнечные пятна на траве. Покой, и отдых, и все такие знакомые, узнаваемые лица, беззаботный смех. И вдруг разом — словно вспышка мгновенной ночной молнии. Ослепляющая, лишающая воли, парализующая страхом… нет, тем гиблым первобытным ужасом неизвестного. Мгновенная страшная метаморфоза. И знакомые лица уже не узнать. Вместо улыбки — мертвый оскал. Струйка запекшейся крови, сочащаяся из уголка мертвых губ. Зеленая мясная муха, кружащаяся над зияющей раной. Кровь на траве, на нежных бутонах, прорастающих сквозь тлен и прах, сквозь то, что когда-то было живым.
Когда-то было живым…
Закат догорал, мерк. Балмашов ждал последней зарницы. Когда совсем стемнело, он пошел в гостиную, где затопил камин. Дрова потрескивали, превращаясь в угли, золу. Потом и угли погасли. Пятна лунного света выхватывали из темноты лишь отдельные детали — мраморный бюст на каминной полке, садовую грязь, запачкавшую синий ковер. Гобелен на стене тонул во мраке. Казалось, «Царство Флоры» погрузилось в глубокий сон. Однако никто не спал.
Когда Балмашов вошел к жене в спальню, она вздрогнула, быстро подняла руки к горлу, комкая ворот ночной рубашки.
— Eh bien, Florance?
— Je ne puis rester… [6]
Он подошел, обнял ее за плечи, разворачивая к себе, шепча:
— Excusez-moi. Je vous parle peu et rarement… [7]
Она накрыла его губы ладонью, словно боясь услышать конец. Прижалась к нему. Потом так же внезапно отпрянула, нашарила на стене выключатель. Вспыхнул яркий, слепящий свет — раскрытое настежь окно, неразобранная кровать. На шелковом покрывале лежала большая фирменная коробка, в какие в бутиках порой пакуют свадебные платья. Флоранс сбросила крышку на пол, выхватила из коробки что-то шуршащее, многоцветное и скрылась за дверью.
6
Ну что, Флоранс? — Я не могу здесь больше оставаться…
7
Простите меня. Я говорю с вами мало и редко…
Балмашов сел на постель. Закрыл руками лицо. Когда он поднял голову, Флоранс снова стояла перед ним. Вместо ночной рубашки на ней было платье — длинное, струящееся складками, с высоким, подпирающим шею воротником. По всему платью густой россыпью были нашиты шелковые бутоньерки, удивительно искусно имитировавшие живые цветы. Флоранс была словно покрыта ими с ног до головы. Она утопала в них, а они словно вырастали прямо из ее кожи, как и было задумано Александром Мак-Куином, специально создавшим это платье для цветочного карнавала, для весенних флоралий.
Балмашов смотрел на жену — и не видел ее увядшего лица под этой цветочной броней. Лишь одни арабески соцветий, причудливые сплетения стеблей, бутонов… Она робко протянула руки, словно благословляя его, и тогда он встал, поднял ее и положил на постель. Через мгновение в слепящем свете лампы в его руках блеснул острый садовый секатор. Флоранс покорно закрыла глаза, чувствуя, как сомкнутые лезвия осторожно касаются шелковой ткани на груди. Вот щелкнула пружина — секатор раскрылся. Потом щелкнул выключатель, и спальня вновь погрузилась во тьму.
Прошла минута, другая, третья… Флоранс приподнялась на локте. Позвала — никто не ответил. Зажгла лампу у изголовья — спальня была пуста. Она соскочила с кровати, бросилась, шурша шелком, к входной двери. Та была распахнута настежь. В летней ночи мелькнули красные габаритные огни. «Мерседес» Балмашова скрылся из вида.
Глава 16 ТЕМНОЕ ОКНО
«Дурак, идиот! — кровь стучала в висках Марата Евгеньевича — атлета, плейбоя, спортсмена, адвоката и охотника. — Идиот, слабак, кретин!»
Он гнал внедорожник по пустому в этот ночной час Садовому кольцу — прочь с этой проклятой Долгоруковской улицы, прочь от этого дома, из которого его вышвырнули, прочь от нее — от этой ведьмы, прочь, прочь…
Дурак, слабак, кретин, сука… Сука-любовь… И, конечно же, сука-память вернулась и все расставила по своим местам: «Нет, тогда, семь лет назад, не ты ее, а она тебя — она, ведьма! Она бросила тебя, использовала, вывернула наизнанку и потом брезгливо, лениво, устало откинула прочь. Краткий эпизод. Пройденный этап».