«Царство свободы» на крови. «Кончилось ваше время!»
Шрифт:
Или тот был просто похож? Кротов же не вглядывался.
— Ну, по чарочке.
— По чарочке — можно. Человек! — Пить на дармовщинку Кротов не собирался. — Водки и чего-нибудь закусить!
— Как хоть зовут?
— Сергеем.
— А меня Демьяном, — представился в ответ здоровяк.
— Митрий, — вставил худощавый.
Остальные тоже назвали имена, но уже было налито, и стук сдвигаемых чарок приглушил их голоса.
— За боевое прошлое! — произнес Демьян.
— За него!
— Ты это… Ежели что, завсегда можешь ко мне в гости. Переночевать там, али подмога
Адрес Кротов запомнил сразу. Действительно, мало ли что может случиться, и подмога или просто убежище будет не лишним.
— Ты знаешь что… На митинг завтра приходи. Сам выступать будет. Узнаешь, за кого люд простой горой стоит.
— Постараюсь. Бывайте, мужики! — Кротов намеренно не стал произносить положенного «граждане».
Уже у входа он заметил, как невысокий с усиками встал и направился к столу, за которым продолжала гулять компания.
Может, ловушка? Однако мысль промелькнула и сразу исчезла. Даже самый гениальный сыщик не смог бы угадать, что Кротов заглянет именно в этот трактир. Тут требовалась нечеловеческая интуиция, и само предположение говорило об одном: с нервами явно было не в порядке.
Хоть лечись.
Но нервы — нервами, а по дороге к гостинице Кротов порядочно попетлял. Несколько раз менял трамваи, заглядывал в лавки, пару раз воспользовался знакомыми с далеких дней проходными дворами. И все старался делать как можно естественнее, дабы наблюдатели, если они есть, не восприняли бы это в качестве попытки уйти от «хвоста».
Даже к гостинице Кротов вышел с тыльной стороны.
Впрочем, что помешало бы Комитету вычислить его еще на границе или при заселении в номер? Если уж предполагать худшее.
Волков бояться…
В номере кто-то успел побывать, и не просто побывать — покопаться в вещах. Не слишком нагло, все аккуратно было сложено на место, однако Кротов перед уходом оставил несколько незаметных постороннему глазу памятных знаков. Нехитрый прием, которому, по иронии судьбы, его научил один старый революционер.
Вот уж — век живи — век учись!
Зато теперь никаких сомнений не было. Кто-то заинтересовался личностью приезжего и решил на всякий случай проверить.
Ничего подозрительного у Кротова не имелось. Так, обычный набор путешественника, и не более того. Могут смотреть — все тайны затвержены наизусть, и никаких следов среди вещей не найти даже при самом большом желании.
Возможностей имелось две. Или кто-то все-таки вышел на Кротова, или грозный Комитет проверяет любых объявившихся иностранцев. Вариант с любопытной прислугой Кротов отверг сразу. Разве что какой-нибудь коридорный являлся по совместительству секретным сотрудником службы.
В любом случае требовалось быть максимально осторожным, дабы не привести на явку кого-нибудь на «хвосте». И разумеется, не стоило показывать, будто об обыске известно.
Несколько купленных газет ждали своего часа, и Кротов занялся местной прессой.
Все внутренние новости касались грядущих выборов. Кандидаты и их клевреты поливали грязью конкурентов и обещали, обещали, обещали…
Помимо этого говорилось что-то об успехах и достижениях, но тоже больше общими фразами. Мол, государство стремительно развивается и богатеет, промышленность работает, а что работает и с чего богатеет — толком и не понять.
Мировые новости были гораздо существеннее — и тревожнее. И не только кризис, поражающий одну страну за другой. После всего случившегося всевозможные чужие финансовые заморочки воспринимались не слишком серьезно и отнюдь не казались чем-то особо страшным. Ну, биржевой крах, и что? Это где-то настолько далеко… Тут государство рухнуло, раскололось на несколько частей, а что может быть ужасней? Да и какой промышленный спад в образовавшихся странах, в которых до сих пор большинство заводов или не работает, или работают еле-еле? Здесь-то особо хуже уже не будет. Некуда уже.
Но имелось и другое. Возрожденная Польша все меньше считалась с мировым сообществом и с нескрываемым вожделением посматривала в сторону восточных соседей. Паны полагали довольно большую часть земель своими, исконными, точнее — некогда принадлежащими, и теперь опять начинали кампанию по возвращению того, что очень давно было временно захвачено их далекими предками. Почему-то казалось: первоначально бывшее набором трескучих фраз для внутреннего потребления, сплачивания нации и подпитывания извечной гордыни, все это перерастало в реальную фазу. Во всяком случае, на польско-русской границе было весьма неспокойно, постоянно происходили какие-то мелкие стычки, и любая из них могла стать поводом к войне. Газеты хорохорились, кричали о могучей армии свободной демократической России, только для Кротова не являлось секретом — реальных вооруженных сил в распоряжении Москвы почти нет. Армия считалась рассадником контрреволюции, и ее упорно сокращали — пока не досокращались до нереального минимума. Да и были ли боеспособными остатки некогда грозных войск?
Поневоле вспоминались последние дни Великой войны. Немногочисленные, по каким-либо причинам не ушедшие домой солдаты, страшные только для собственного начальства, но не для врага, ощущение бессилия, а потом — известие о позорной капитуляции. А ведь было столько слов о верности союзникам, да только на войне ценится сила, а силы не стало еще со злосчастного марта, последовавшего за страшным февралем.
Поляки же, как можно было судить по статьям, обвиняли Москву в возрождающемся империализме на основании каких-то неопределенных разговоров о возможном объединении с вольным городом Петроградом и состоявшемся — с Уральской республикой. И требовали вернуть все земли, когда-либо принадлежавшие Речи Посполитой, включая Смоленск. Им-то Московия была удобной в границах века этак шестнадцатого.