ЦДЛ
Шрифт:
Однажды в Москве на улице Герцена я увидел малыша, перебегающего дорогу в ЦЭДЭЭЛ.
Еще секунда и… Я бросился и выхватил его буквально из-под самых визжащих колес.
Я хотел было отшлепать мальчишку. Но он обернулся ко мне, разжал свои тысячелетние морщины и прохрипел: «Ты что, спятил?» Это был детский писатель Коринец.
И вдруг я понял, спасибо случаю:
ЦДЛ – ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ДОМ ЛИЛИПУТОВ!
Три карлика
Мини-диктатура. Мини-администрация! Уполномоченная принюхиваться к входящим писателям.
Кто ее уполномочил? Долг?
Правления… Правления… Правления… Неисчислимые правления… Даже в клубе – иерархия вышибал. Из числа писателей, забывших свое святое назначение – писать. Пусть без святости. Хоть как-нибудь.
Но какое там писать! Все хотят – управлять. Даже неуправляемым подтекстом. Который нет-нет да и проскользнет кое у кого.
Грызня у штурвала. Столпотворение. Подпиленное чувство когтя. Локоть, толкающий под ребро.
Мир да совет…
Нет мира под фикусами ЦДЛ.
Есть совет.
Да что он посоветует?!
Есть товарищеский суд.
Да какие они товарищи?!
Неимущие. Ни таланта и ни отчества. Ничего, кроме почерка. И то корявого и ученического. Затерянный в толпе подобных, незаменимый для анонимок и доносов – им они пытаются писать оригинально!
Все хотят быть писателями.
Врачи в писательской поликлинике и те перестали лечить – пишут.
Администраторы имитируют задумчивость – пишут.
Первый карлик ЦДЛ, кажется, родственник известного булочника Филиппова, который спекся в 1917 году. Помнит анекдоты про артистов – принят в Союз писателей. Анекдот!
Заготовители картошки, маршалы и генералы, малооплачиваемые инструкторы райкультуры и всяческие начальники, массовики и затейники, культуртрегеры и осведомители… Вся большая и малая номенклатура, вспоминальщики и вспоминальщицы, смутные веды и явные ведьмы – все кому не лень, кто хоть как-то умеет держать в руках и подслюнивать карандаш… Все прут в писатели.
Даже убежавший директор мебельного магазина и тот на Западе стал обозревателем, специалистом по советской литературе.
Сановник идет в литературу со свитой. Приближенные разбредаются по жанрам.
При всем кажущемся вавилонстве и неразберихе – здесь тем не менее четкий порядок. Как в казарме – субординация и чинопочитание. Попробуй здесь остаться самим собой!
В музыке надо иметь слух и знать ноты.
В футболе – ноги.
В живописи – глаз и набитую плакатами руку.
Владычица дум – ЛИТЕРАТУРА. Пара слов, сказанных исподтишка, и миллиарды во всеуслышание. Ты всего-навсего – ДОЛЖНОСТЬ, призрачность, дающая реальность жить безбедно. Всем, кроме родившихся поэтами.
Без
Творчество без горения. Унылая самодеятельность.
Децибелы сотрясают воздух. И оседают на книжных прилавках, сквозящих стеклом магазинов-гигантов. Прогибая их многотонным пустословием.
И это Литература, бывшая когда-то Полем боли?
Энциклопедия человеческих страданий? Хрестоматия духовности? Крик и клич человеческой души?
Подземные и мутные потоки, спеленутые телефонным кабелем. Земля дрожит от никчемных разговоров… Ее пучит от засыпанных траншей.
Литературная канализация!
Подземные и мутные потоки телефонных словоизвержений… И летящая поверху паутинка насущного телеграфа… Вот твоя сегодняшняя эмблема – не госпожа Литература!
Глашатай литколлективизма – Маяковский сторонился давать свои стихи в альманахи. Ревниво пеленал свои железобетоны в мягкие переплеты отдельных изданий.
Великан боялся затеряться среди лилипутов. Немудрено!
А тут царит – Мисс Совпис. Хоропись!
Со времен Маяковского этот муравейник увеличился в тысячи раз.
Ныне Литература – шапка по кругу – кто чем богат. «С миру по нитке» – кому-то рубаха! Одна на всех! Ситцевая, посконная или дерюжная – лишь бы красная! И боже тебя упаси – быть богаче других!
Диапазон восприимчивости писателя здесь вполне ограничивается насморком, схваченным в народе. Искра божья? Да мы – атеисты!
Вознесенье – куда?Раболепье – зачем?Гнуть талант свой – с какой это стати?А вот и мы – союза писателей член,С «чего изволите?» к красной дате.Но его не сразу пропустят. Это в писатели попасть легче, чем в писательский дом.
Где страх пересиливает талант – дар уникальный, чудо, которое не советская власть дарует.
Бог ты мой, сколько же самоцветов здесь в блевотные лужи втоптано?
Сколько их, сломленных, и по сей день здесь гуляет?!
Карлики в дверях…
Стоит вместо бюста Шекспира – не краснеющий густо Шапиро. Посмотришь на него и воочию увидишь истоки антисемитизма. В лагере про таких говорили: «Композитор – оперу пишет»… Оперуполномоченному. Хлопотун!
Третий юркий – Бродский. Это он однажды не пустил пенсионера Микояна, еще не написавшего мемуары. Еле оттащили. Ну а сошек помельче, вроде всяких там Катаевых, он вообще без предъявления писбилета… не пущает. Взглядом дырявя, как компостером, долбит одно и то же: