Цена Империи
Шрифт:
— Ну да, — пробормотал Коршунов, когда Агилмунд отошел. — Везет нам немерено. Как бы перебора не было…
— Делить будем сейчас! — Диникей сверху вниз мрачно глядел на Коршунова. — И ежели доля моя покажется мне малой, я возьму еще! И баб возьму, сколько хочу! И рабы мне тоже нужны! И убивать буду, кого хочу! А ты… Я тебе верностью не клялся! — маленькие покрасневшие глазки сверлили Коршунова. Хорошее римское вино гуляло в кудлатой башке Диникея, выплескивая наружу старые обиды. — Делить будем сейчас! Я хочу видеть
— Верно! Хотим! Делить! — загалдели его сторонники. — Сейчас! Давай! Мало!..
«Идиоты!» — подумал Коршунов.
Он знал, что не в доле дело. Сука Диникей давно искал повод. Наверняка это он подзуживал тех герулов, что прикончили ювелира…
Город выполнил все обязательства. Выставил угощение и выделил девок. Заплатил выкуп, целую груду «контрибуции» навалили посреди площади. Проставился провиантом и фуражом. Построил фургоны: последнюю дюжину сейчас покрывали кожами… короче, полностью ответил по обязательствам. И Коршунов уже собрался поблагодарить старшину и откланяться, как ему доложили, что полдюжины подвыпивших герулов, выяснив, где живет местный ювелир, ворвались к нему в дом, перевернули все, ничего не обнаружили и принялись поджаривать бедолаге пятки, выясняя, где тот прячет золото, и игнорируя вопли несчастного о том, что всё уже на форуме.
Истошные вопли привлекли патруль Ахвизры…
Пока гревтунги пререкались со своими союзниками, не желавшими отказаться от своей идеи, кто-то послал за самим Ахвизрой.
Тот примчался, совершенно бешеный еще и потому, что сам был бы не прочь потрясти местных на предмет захоронок, но из уважения к Аласейе вынужденный от этого развлечения отказаться.
Хорошо хоть мечи в дело не пошли. Гревтунги, которых было раза в три больше, накостыляли самостийным «экспроприаторам», скрутили их и приволокли на площадь: на суд и расправу.
И Коршунов наказал бы их по полной при общем одобрении масс, которые, как и Ахвизра, сами были не прочь пограбить и очень обиделись, что кто-то позволил себе то, от чего они отказались.
Но тут появился Диникей.
Коршунов нащупал в кошеле на поясе пистолет. Блин, время, время уходит! Третий час они пререкаются. Солнце уже миновало зенит. Какая, на фиг, дележка! Давно пора грузить все и сваливать…
Диникей рычал и брызгал слюной. Преданные ему герулы, человек двести, вопили, как футбольные болельщики перед пенальти.
Агилмунд наклонился к Коршунову, проорал в ухо:
— Ответь ему!
Алексей мотнул головой. За ним тоже стояли воины. Побольше, чем за Диникеем, но здесь решают не голосованием. Сверху палило солнце. Голова вспотела.
Безумно хотелось снять шлем, стянуть подшлемник и почесаться…
Коршунов устал. Устал от напряжения, от нервотрепки, от ответственности. От непрерывного ожидания чего-то скверного. Очень хотелось все бросить, повернуться и уйти. И пусть эти недоумки делают, что хотят. И пусть придут римляне и вырежут их всех…
Нельзя. Он, Коршунов, обещал горожанам, что их не
Но для Диникея это — не довод. Какие могут быть обещания — врагам? Тем более этим ничтожным ромлянским рабам? Диникей наезжал по полной: почувствовал, мать его так, слабину… возможно, даже страх…
И Коршунов не мог ему сказать, что боится он вовсе не Диникея. Блин, ну чего он, собственно, боится?! В любую минуту можно сесть на коня и уехать, сбежать… Черт! Нельзя! Никто тогда за ним не пойдет. Даже Агилмунд. Тогда — всё. Полный проигрыш.
— Делить! — орал Диникей, наступая. — Мое — мне! — и уже хватался за рукоять меча.
— Ответь ему, Аласейа! — рычал в ухо Агилмунд.
Коршунов огляделся. Вокруг — здоровенные гревтунги и такие же здоровенные герулы. И огромная, в человеческий рост, куча добра — между ними. На заднем плане — перепуганные представители горожан. Это их будут резать, если Коршунов не справится с ситуацией. Заросшие рыжей и желтой шерстью раскрашенные и татуированные лица, распяленные воплем рты… и все смотрят на него, на Алексея. Совсем не так, как раньше… внезапно Коршунов понял: и свои, и чужие ждут от него одного — разрешения на грабеж. И Диникей это прекрасно знает. Дай Коршунов такое разрешение — и потеряет лицо. А запрети — лидером тут же станет он, Диникей.
Коршунов поймал взгляд Ахвизры, весело-кровожадный: «Можно, Аласейа? Можно?!»
И тут словно кто-то чужой вселился в Алексея. Он подмигнул Ахвизре, кивнул на ярящегося Диникея и сказал:
— Ахвизра, убей его.
Ахвизра не мог услышать, это точно. В таком бедламе даже сам Коршунов себя не услышал. Должно быть, гревтунг прочел приказ по губам.
Меч, узкая стальная полоска, мелькнул в жарком воздухе…
Диникей был опытным воином. Он успел увидеть, успел сообразить, что Ахвизра не пугает, а бьет по-настоящему, успел даже выхватить свой собственный меч, благо и так почти на треть вытащенный из ножен…
Ахвизра грациозно, словно тореадор, уклонился от чужого клинка и легко, небрежным, будто случайным движением погрузил острие меча в густую бороду Диникея. Кольнул — и откачнулся. Диникей — изумленно вытаращенные, бегающие глаза (он еще не понял, что умирает) — сначала на Коршунова, потом — на Ахвизру, снова — на Коршунова. Грязная рыжая борода герула окрасилась пурпуром, сам он мягко осел на мостовую, наклонился вперед и уткнулся головой в розовые плитки, которыми была вымощена рыночная площадь.
И тут, словно кто-то отключил звук, наступила тишина. Все, и готы, и герулы, уставились на мертвого Диникея, постепенно осознавая, что произошло. И осознав, поднимали взгляд и обращали его на Коршунова. Все они чувствовали: произошло нечто неправильное. Не такое, как положено по обычаям…
— Ну все, — устало произнес Коршунов. — Пошумели — и будет.
В наступившей тишине каждое его слово было отчетливым, как удар гонга.
— Добычу — в фургоны. Пищу и фураж — туда же. И поживее — завтра здесь будут легионеры.