Цена империи
Шрифт:
Два года или двадцать тысяч лет я искала выход из этого замкнутого круга, круга веры и любви. И все-таки нашла его. Ты не веришь моим словам. Но сможешь поверить, когда они будут подкреплены моей смертью. И тогда, может быть, ты сможешь возродить свою любовь и станешь хранителем этого мира. А даже если и нет — той жажды жизни, которую ты заберешь у меня, должно хватить, чтобы унять твою тягу к смерти. Да и мое бессмертие и могущество, которое ты получишь вместе со всем остальным, должно затруднить тебе попытки самоубийства. По крайней
Все. Я готова. Рази.
Эльга закончила свою пламенную речь и, выпрямившись, замерла, зажмурившись и даже не дыша. Для нее, как и для любого из демиургов, привыкших в любой ситуации превыше всего ценить собственную жизнь, подобная неподвижность явно стоила больших усилий. Сейчас, когда все ее инстинкты отчаянно требовали немедленного отступления, бегства, телепортации куда-нибудь подальше, сохранение подобной, пусть несколько напряженной и неестественной, неподвижности явно было немалой заслугой.
Несколько секунд, наверняка показавшихся ей вечностью, я также сохранял неподвижность, занятый размышлениями. Предложение Эльги было соблазнительно. Очень соблазнительно. Ее чувства, ее жизнелюбие… Да, они были способны хотя бы частично заполнить терзающую меня пустоту и послужить тем семенем, тем плодородным субстратом, который позволил бы мне возродить свою душу. Но… Что потом? Если я все же смогу взрастить любовь, а Эльги уже не будет? Возродить совесть — чтоб вечно терзаться? И даже не иметь возможности погибнуть, случайно сорвавшись с какой-нибудь горы?
Нет, наверно, я бы все же принял ее предложение, если бы в этот момент передо мной не замаячил иной, пусть слабый, ненадежный, но все же более приемлемый выход. А если даже он и окажется обманкой, то что ж… Всегда можно будет вновь вернуться к ее предложению.
Со вздохом я опустил руку, втягивая пустоту в свое тело. Почуяв исчезновение угрозы, Эльга открыла глаза, с недоверчивой надеждой всматриваясь в мое лицо и не понимая причин моего поступка. Я же молчал, вглядываясь в себя и все более и более радуясь, что не поддался на соблазн простого решения. Тоненький, хрупкий, но тем не менее, несомненно, живой росток доверия медленно поднимался над выжженным полем моей души.
Это ведь так просто. Пустота — она ведь тоже живая. Ложь, предательство, обман — вот питательный субстрат, на котором она растет и плодоносит. И тот клочок пустоты, что я держал у ее сердца, почуяв малейший обман, малейшую недоговоренность в словах созидательницы, не упустил бы возможности немного подрасти. А увеличившись, неминуемо соприкоснулся бы с находившейся от него на расстоянии вздоха Эльгой и не остановился бы, пока не поглотил бы ее полностью. Но этого не произошло. А значит, она не лгала. И это давало шанс. А шанс в таком положении — это много. Очень, очень много.
Похоже, Эльга тоже заметила происходящие перемены. Робкая улыбка появилась на ее губах.
— Ты все же поверил мне? Поверил? Смог? — со страхом и надеждой спросила она, вглядываясь в мое лицо.
Я кивнул ей в ответ, и она буквально вспыхнула от счастья. Наползшая на солнце небольшая тучка исчезла в мгновение ока, на сияющих золотом осенней листвы деревьях распустились цветы и оглушительно заголосили невесть откуда налетевшие соловьи.
Я недовольно поморщился, и гомон немедленно стих.
— Это всего лишь небольшое, очень слабое и легкоуязвимое доверие, — предупредил я разошедшуюся созидательницу. — Ничего большего.
— Я понимаю, — серьезно кивнула она. — Я буду очень осторожна и ничем его не нарушу. Только, Дэн, раз ты стал мне хоть чуть-чуть доверять, можно я тебя спрошу?
Я кивнул, наслаждаясь давно забытым и, как казалось совсем недавно, навсегда потерянным чувством.
— Как ты смог продержаться все это время? Все учебники, все авторитетнейшие, тщательно исследовавшие этот вопрос демиурги сходятся в одном: человек, полностью потерявший чувства, в принципе не может сдержать пустоту. Но ты держался целых два года! Как, за счет чего? Каким чудом ты удержался? Мне просто очень любопытно! — Она сделала жалостливо-умоляющее лицо, искоса поглядывая на меня.
Несколько секунд я размышлял над ее вопросом, но распустившийся в моей душе робкий росток требовал ответить на него, ответить правдиво и полностью, и я решил подчиниться этому требованию.
— Все просто. Когда вырублены деревья, остается трава. Низкая, почти незаметная, но упорная и живучая трава с длинными корневищами, способная прорасти, как ее ни выкорчевывай, и выдержать любые испытания. Трава, которая есть у любого человека или демиурга. И твой вопрос тому подтверждение. Любопытство. Вот ответ. Мне было просто любопытно.
— М-да… — грустно улыбнулась Эльга. — Не самая плохая основа для мира. Рассказать кому, что идеальный мир, мир, созданный с любовью, столько времени держался на простом любопытстве, так ведь никто не поверит.
— И пусть не верят. — Я безразлично пожал плечами. — Какая разница?
— И впрямь, — согласно кивнула Эльга. — Ровным счетом никакой. Основа как основа. Получше многих будет, пожалуй. Вон сколько продержалась! — И снова радостно заулыбалась.
Месть экстрасенса
— Вот как ты думаешь, чем отличается экстрасенс от мага? — Виктор Степанович Горчаков отодвинул стакан с водкой и, несмотря на все выпитое, вгляделся поразительно трезвым взглядом в глаза своего собеседника.
Виктор Степанович был весьма немолод, однако до сих пор пребывал в прекрасной физической форме, и, если бы не полностью седые, выбеленные временем волосы да не редкие морщины, похожие на росчерки острого кинжала, прорезавшего породистое лицо, никто не мог бы дать этому человеку его шестидесяти лет.