Цена метафоры или преступление и наказание Синявского и Даниэля
Шрифт:
Еще в 1962 году радиостанция "Свобода" утверждала, что Абрам Терц "рисует советскую действительность с насмешкой..." Американское агентство ЮПИ совсем недавно сообщало, что "Синявский специализировался на произведениях, высмеивающих советскую действительность", а итальянская газета "Джорно" повествует с эпическим спокойствием: "С 1959 г. в США и других западных странах появились брошюры и книги... антисоветского характера за подписью Абрама Терца".
Еще вчера печатавшие завлекательные статьи под заголовками вроде "Неуловимый Абрам Терц", сегодня те же газеты и журналы спокойно раскрывают псевдонимы, так прямо и пишут: Терц-Синявский,
Да, буржуазная пропаганда не скрывала своих политических оценок писаний Терца-Синявского и Аржака-Даниэля.
Тем более удивительно, что в самое последнее время на Западе раздались голоса "доброжелателей", озабоченных судьбой Синявского и Даниэля и уверяющих, что причины их ареста якобы неосновательны. Заступники и болельщики Синявского и Даниэля ныне деликатно умалчивают об антисоветском содержании их сочинений.
Так что же такое написали эти люди, тайно выступавшие за рубежом под вымышленными именами? Что заставило их искать покровителей среди реакционных западных, в том числе эмигрантских, издательств?
Передо мною вашингтонские издания книг Абрама Терца и Николая Аржака.
Я прочитала эти книги внимательно, и для меня совершенно ясно, что это самая настоящая антисоветчина, вдохновленная ненавистью к социалистическому строю. Разумеется, я не претендую на юридическое определение вины Аржака и Терца. Это дело судебных органов. Мне хочется разобраться в другом. Может быть, при всей враждебности нам содержания этих произведений авторы их все же способные люди, какими их хотят представить зарубежные покровители? Нет. Даже если отвлечься от всего того, что в этих книгах возмущает вас как советского человека, читать их неприятно и скучно, - в иных случаях из-за примитивной прямолинейности, художественного худосочия, в других - из-за нарочитой запутанности изложения, такого нагромождения всевозможных иносказаний, что иной раз начинает казаться, будто перед вами бессвязное бормотание.
Пробравшись через, казалось бы, непроходимые пустыни риторики, сквозь чащи всевозможных символов, аллегорий и перекрестных взаимоперевоплощений персонажей, обнаруживаешь очень простую и ясную рационалистическую конструкцию, так сказать, идейный скелет всех произведений этих людей. Предельная запутанность формы у А. Терца служит всего лишь пестрым камуфляжем для его "основополагающих идей", и когда ее сорвешь и отбросишь в сторону, поначалу голая схема даже ошеломляет: только-то и всего?! Два-три самых затасканных тезиса антисоветской пропаганды, знакомых с незапамятных времен.
Особенно наглядно нищета мысли раскрывается в насквозь клеветнической повести Н. Аржака "Говорит Москва".
Сюжет этого "произведения" столь же прост, сколь облыжен. Правительственным указом по радио объявляется (в ряду дней "железнодорожника", "танкиста" и др.) "День открытых убийств". В этот день каждый может и должен уничтожить любого человека (кого заблагорассудится), исключая лиц некоторых административных категорий. "Мероприятие", направленное на то, чтобы "запугать" население, в общем-то проваливается.
Читатель, естественно, спросит, зачем было придумывать такую нелепицу? Да затем, чтобы дать главному "положительному" персонажу возможность произнести несколько "зажигательных" речей, в том числе и о том, кого бы, по его мнению, на самом деле стоит убить.
Обдумывая и отвергая предложение своей любовницы Убить ее нелюбимого мужа (впрочем, тут же и извиняя
Лицами, заслуживающими поголовного истребления, оказываются все люди, представляющие социалистический строй и осуществляющие государственную политику, люди, которых "герой" повести малюет в самых гнусных, издевательских тонах. "Как с ними быть?" И тут кровавый туман застилает глаза героя-рассказчика. И он взывает: "Ты еще помнишь, как это делается? Запал. Сорвать предохранительное кольцо. Швырнуть. Падай на землю. Падай! Рвануло. А теперь - бросок вперед. На бегу - от живота веером. Очередь. Очередь. Очередь..." И упиваясь мысленным зрелищем разорванных животов и вывороченных кишок, кровавой кашей, где все перемешалось - "русские, немцы, грузины, румыны, евреи, венгры, бушлаты, плакаты, санбаты, лопаты", "положительный герой" грезит о студебеккерах - одном, двух, восьми, сорока, которые пройдут по трупам.
Обыкновенный фашизм, скажете вы? Да, обыкновенный фашизм. Иллюстрации к его программе кровавых войн и спровоцированных путчей. При этом иллюстрации античеловечные не только по содержанию, но и по форме, по своей "эстетике" массового истребления людей. Эту программу "освобождения" от коммунизма и советского строя "герой" повести пытается обосновать, с одной стороны, заверениями, будто идея "открытых убийств" берет начало "в самой сути учения о социализме", с другой, что вражда - в природе человеческого общества вообще. Правильно делает тот, кто рассматривает каждого человека как потенциального врага, ибо "все друг друга в ложке воды утопить готовы", "скоро звери единственно связующим звеном... между людьми будут". Сюжет повести эту идею полного распада человеческих связей и иллюстрирует...
Я думаю, что читатель согласится со мной, что при таком содержании форма изложения особой роли не играет. По-видимому, так считают и сам автор, и его издатели, объявляющие в предисловии, что "основной момент повести" (объявление "Дня убийств") - "только художественный прием" для изображения советского общества в нужном им плане. Автор предисловия поясняет далее, что "нельзя к советской действительности подходить с мерками и оценками общеевропейского реализма: что кажется совершенно невероятным в некоммунистическом мире, - вполне возможно в мире "социалистического реализма". То есть на советское общество можно лгать как угодно, - все сойдет, лишь бы было против социализма.
Под этим знаком трудился и Абрам Терц, правда, с более пристальной заботой о камуфляже своих антисоветских взглядов.
Автор повестей Абрама Терца - кандидат филологических наук А. Синявский, которого зарубежная реакционная пресса с рекламным шумом объявляет "наследником русской традиции", человек расторопный, и сам охулки на руку не положит, без зазрения совести запуская ее в чужие книги. Нравственная нагота Абрама Терца, те антисоветские "идеи", которые он усвоил и жаждет распространить, выступают в одеждах самых различных литературных реминисценций и параллелей. Вырванные с мясом из самых различных чужих произведений, вывернутые наизнанку и на скорую руку сметанные в пестрое лоскутное одеяло антисоветчины, они характеризуют "творческое лицо" Абрама Терца как человека, нагло паразитирующего на литературном наследии.