Цена моей одержимости
Шрифт:
— Детях? — глаза удивленно распахивает, пробегаясь непонимающим взглядом по моему телу. — Ты что… забеременела от меня пять лет назад, Задорожная? — киваю. — Какого хрена ты не сказала мне о ребенке? Где он? Где мой сын? — хватает за плечи и встряхивает.
Аж язык прикусываю, но нахожу в себе силы вырваться из цепкой хватки и злобно вонзить в него невидимые ножи.
— Это был не сын, а дочь, — ору, срывая голос. Оглушая сама себя. — Дочь! Маленькая девочка… которая… которую…
Внутри все горит. Боль нестерпимая. Меня как будто режут без ножа, вонзая лезвие глубоко в кожу. Проворачивая им. Причиняя огромную пытку.
— Я назвала ее Любовь. Я лишилась твоей любви, но у меня осталась частичка тебя. Любочка. Моя девочка. — шепчу пересохшими губами. — Моя дочка даже вдох не смогла первый сделать… Все было хорошо, но в один день я заметила, что она притихла. До родов осталось всего ничего и я заволновалась. Сразу же поехала к врачу, в надежде, что это все нервы и Любаша просто спит. Но… врач подтвердил самые худшие подозрения. Начался мой ад… Искусственные роды… Малышка родилась мертвая. — смотрю в одну точку, медленно покачиваясь. — Я не взяла ее на руки, не поцеловала маленькие пальчики, не прижала к своей груди. Я… — низ живота тянет. На ногах еле стою. — я… мы с мамой ее похоронили. В Нью-Йорке. В крошечном гробике….
— Алиса, почему…
Отскакиваю от Тимура, протянувшего ко мне руку. Не хочу, чтоб ко мне прикасались. Не хочу быть здесь.
— Я жила в аду. Каждый божий день с трудом открывала глаза, мечтая сдохнуть поскорее. Оказаться рядом с Любой на небесах.
Жуткий холод охватывает тело. Темнота словно к себе призывает, но я не должна к ней идти. Должна все выстоять. Обязана.
— Думала, что ты, — вижу застывшее от шока лицо Воронцова, и в тоже время в нем столько боли, — хоть раз мне позвонишь. Найдешь. Вернешь. Но… всегда я напрасно надеялась. Глупая наивная дура, мечтающая, что любимый человек даст о себе знать. Что не смогут его отравить лживыми речами. Но… — камень в огород Ирины Львовны. — я глубоко ошиблась, — расфокусированным взглядом смотрю на Тимура. — Как тебе такая правда? Понравилось? Ты теперь доволен, твою мать?!
Хватаю ручку чемодана и делаю шаг к двери. Воронцов преграждает мне путь. Упираюсь лицом в его каменную грудь. Вдыхаю запах туалетной воды. Запоминаю каждую черту, каждую мелочь.
— Ты никуда не пойдешь. Не отпущу, — все также грозно, но уже на более низкой тональности.
— Я устала, Тимур, — обхожу его. — От всего. От тебя тем более, — вру искусно. Вижу, он мне верит. Вникает в каждое слово. — Надоело быть игрушкой, куклой, цирковой обезьянкой, которую все шпыняют и издеваются. Мне домой пора, — шокированный услышанным Андрей Семенович замер в дверном проеме, вытирая слезы вокруг глаз. Единственный человек, способный на искренние эмоции. — Разберись со своими родными, Тимур. А меня… — выхожу в коридор. — оставь в покое. Мы оба выполнили свои обязательства.
Раз. Два. Три. Дикий крик, грохот, звук разбитого стекла. Аж подпрыгиваю на месте, крепко ручку держа.
— Сынок, ты не знаешь…
— Проваливай на хуй из моего дома! — орет на мать. — Иначе я за себя не отвечаю. Пошла вон! Убирайся!
Его крик слышен и на первом этаже, где столпилась прислуга, сплетничающая между собой.
Последний раз бросаю взгляд на лестницу. На площадке Андрей Семенович поддерживает под локоть практически повисшую на нем Ирину Львовну. Глаза зажмуриваю, еле переставляя ноги.
Выхожу на улицу, глотнув свежего воздуха. Один из охранников тут же забирает чемодан и кладет его в багажник моей машины. Закрываю ладошкой рот, чтобы не закричать от боли потерь. Голова начинает раскалываться, а за грудиной сильно печет.
Душа давно уже погибла. А замершее сердце пытается сделать хоть один удар.
Пора возвращаться домой, позабыв об этом месяце с Тимуром как о сне, наполненным и счастливыми моментами, и ужасающими событиями. Договор закончен. Деньги за операцию и на помощь фирме я обязательно верну, а пока… стоит подумать о своей семье. Ехать к самым дорогим для меня людям.
Глава 37
Тимур
Тук-тук. Еле слышный стук в дверь вырывает из затуманенного сознания. Трясу головой, чтобы сообразить, в каком времени пребываю. В реальности или созданной в мозгу иллюзии.
На столе початая бутылка виски. В комнате сплошной беспорядок. Куча разбитых, сломанных вещей. Во рту сухо как в пустыне. Горло саднит от громких криков накануне. Башка раскалывается. В сердце огромная, зияющая дыра.
Еле встаю на ноги. Шатает как в сильнейший шторм. Упираюсь ладонями в столешницу и тяжело дышу. Стараюсь мозги проветрить. Бесполезно. Словно кромешная тьма кругом, что тянет еще больше опуститься на самое дно. Почувствовать себя дерьмом, коим я собственно и являюсь.
«Я назвала ее Любовь. Я лишилась твоей любви, но у меня осталась частичка тебя… Любочка… Моя дочка даже вдох не смогла первый сделать».
Слова Алисы навечно внутри отпечатались сильнейшим ударом под дых. Проникли и понеслись по крови, как настоящий вирус. Как опасная пандемия, которая должна мне принести смерть. Уничтожить. Дать ощутить то, через что она прошла пять лет назад.
Алиса ад пережила. Была на грани. У черты, после которой уже нет возврата. Одна, наедине с нестерпимой болью. С опустошением внутри.
От самого себя становится тошно. Мерзко. Все как в тумане. Как в черной бездне, где демоны разрывают душу на части и громко хохочут над моими жалкими попытками выбраться из их цепких лап.
Мерзавец. Подонок. Ублюдок.
Я просто ползучая тварь. Требовал, чтобы она все рассказала о прошлом. Чтобы подчинялась мне. Была моей игрушкой. Красивой куклой в руках настоящего монстра, упивающегося ее беспомощностью. Радующегося, что именно ко мне она пришла. Что я стал спасителем ее семьи. А на деле просто…
— Аааааааа! — ору на всю комнату, кидая со всего размаху первое попавшийся в руку предмет.
Внутри все разрывается. Уничтожается по щелчку пальцев.
Идиот. Урод. Мразь.
Не выяснив ничего, поверил на слова близким людям, что отравили своей ложью. Сделали из меня дурака. Выставили любимую девушку обманщицей, предательницей. Не дали с нею рядом быть. В самые трудные, жестокие моменты в жизни.
Стук повторяется. Еще громче. Бьет по мозгам. В ушах отдает оглушающим набатом. Словно вилкой по стеклу режут.