Цена весны

Абрахам Дэниел

— Не думала, что ты придешь, — сказала Ванджит из теней за его спиной. Маати вздрогнул и обернулся.

От утомления и голода девушка отощала. Темные волосы были стянуты сзади, но несколько выбившихся прямых вялых прядей обрамляли ее бледное лицо.

— И почему я должен был не прийти?

— Из-за страха правосудия.

Она шагнула в свет свечи. На ней было порванное шелковое платье, похищенное из какого-то аристократического гардероба, разрушенного четырнадцать лет назад. Голова склонилась под невидимым весом, и она двигалась, как старуха, согнутая болью лет. Она стала Удуном. Война, разруха, руины. Все было ее. Ребенок — нечеловеческое чудовище, принявшее форму ребенка — закричал от радости и захлопал крошечными ручками. Ванджит вздрогнула.

— Ванджит-тя, — сказал Маати, — мы можем поговорить обо всем этом. Мы можем… все это еще может закончиться хорошо.

— Ты пытался убить меня, — сказала Ванджит. — Ты и твоя ручная отравительница. Если бы получилось по вашему, я бы уже была мертва. Как, Маати-кво, ты предлагаешь поговорить обо всем этом?

— Я… — начал он. — Должен быть… должен быть путь.

— И какой еще я могла стать? — спросила Ванджит, идя к черному креслу с его крошечным зверем. — Ты знаешь, что сделали мне гальты. Неужели ты хотел, чтобы я получила такую силу и забыла? Простила? Неужели прощение может быть возмещением за их смерти?

— Нет, — сказал Маати. — Конечно нет.

— Нет, — сказала она. — Поэтому тебе и не было дела до того, что я их ослепила, верно? Это было мое решение. Мое бремя. Я выбрала принять его на себя. Невинные женщины. Дети. Я могла уничтожить их, и ты бы отнесся к этому, как к правосудию, но я зашла слишком далеко. Я ослепила тебя. На пол-руки я обратила мою силу против тебя, и за это ты осудил меня на смерть.

— Андат, Ванджит-кя, — сказал Маати треснувшим голосом. — Они всегда интригуют против своих поэтов. Они манипулируют ими совершенно ужасными способами. Эя и я…

— Ты это слышал? — сказала Ванджит, наклоняясь к Ясности-Зрения. Черные глаза андата встретились с ее. — Оказывается, это твоих рук дело.

Андат заворковал и взмахнул ручками. Ванджит улыбнулась этому бессловесному жесту, понятному только им двоим.

— Я считала, что могла бы сделать мир целым, — сказала Ванджит. — Я считала, что могла бы иметь ребенка. Создать семью.

— Ты считала, что могла спасти мир, — сказал Маати.

— Я считала, что ты мог, — сказала она голосом, наполненным холодным уксусом. — Смотри на меня.

— Я не понимаю, — сказал он.

— Смотри.

Ее лицо заострилось. Он увидел пятнышко грязи на ее щеке, потом разбросанные по щеке поры и торчащие из них отдельные волоски, более тонкие, чем самые тонкие нитки. Ее глаза превратились в лабиринты кровяных потоков, текущих по белкам, зрачки сияли, как волчьи, свет свечи отражался от их глубин. Кожа стала мозаикой, крошечные чешуйки которой ломались и разбрасывались при каждом движении. Насекомые, настолько маленькие, что их не видел обычный глаз, копошились у корней ее волос и ресниц.

Желудок Маати вывернулся наизнанку, его затошнило. Он закрыл глаза и вжал ладони в веки.

— Пожалуйста, — сказал он, но Ванджит с силой отвела его руки от лица.

— Смотри на меня! — крикнула она. — Смотри!

Медленно и неохотно Маати открыл глаза. И это было слишком. Ванджит из женщины превратилась в ландшафт — широкий, как мир, движущийся, ломающийся, меняющийся. Ее вид бросил его в бесконечный океан.

— Видишь ли ты мою боль, Маати-кво? Ты можешь видеть ее?

«Нет», — попытался он сказать, но боль сжала горло. Ванджит оттолкнула его, он закрутился, тысячи деталей вонзились в него на протяжении одного удара сердца. Он упал на каменный пол, его вырвало.

— Не думаю, что ты увидел, — сказала она.

— Пожалуйста, — сказал Маати.

— Ты заберешь ее у меня, — сказала Ванджит. — Ты и Эя. И все остальные. Я была готова сделать для вас все. Я рисковала умереть. Но пленила. И ты даже не знаешь меня.

Она засмеялась, коротко и жестоко.

— Мои глаза, — взмолился он.

— Прекрасно, — сказала она, и зрение Маати исчезло. Он снова погрузился в туман слепоты. — Так лучше?

Маати потянулся на звук, тут же споткнулся. Ванджит ударила его по ребрам. Удивление оказалось хуже боли.

— Ты больше ничему не можешь научить меня, старик, — сказала она. — Я выучила все, что ты знаешь. И все поняла.

— Нет, — сказал Маати. — Есть больше. Я могу сказать тебе больше. Я знаю, что это такое — терять тех, кого любишь. Я знаю, что это такое — чувствовать себя преданными теми, кого считаешь самыми близкими себе людьми.

— Тогда ты знаешь, что мир не стоит того, чтобы его спасать, — сказала Ванджит.

Слова повисли в воздухе. Маати попытался встать, но ему не хватало воздуха, он хрипел, словно только что соревновался в беге. Бегущее сердце наполнило уши звуком мчащейся крови.

— Нет, — прохрипел он. — Стоит…

— А. Это Эймон. Все в Эймоне слепы, как камни. А это Эдденси. Так. Закончили. Бакта. Но зачем останавливаться, Маати-кя? Птицы. Все птицы в мире. Готово. Рыбы. Животные. — Она засмеялась. — Все мухи слепы. Я только что это сделала. Все мухи и все пауки. Мы отдадим мир деревьям и червям. Один большой народ безглазых.

— Ванджит, — сказал Маати. Спина болела так, словно в нее воткнули нож и оставили торчать. Он попытался найти слова. — Ты не должна делать такое. Я тебя этому не учил.

— Я сделала то, что ты сказал мне, — сказала она, повышая голос. Андат закричал вместе с ней, детский крик гнева, тоски и возбуждения от разрушения мира. — Я сделала то, что ты хотел. Больше, Маати-кво, я сделала то, что ты не мог сделать сам, и за это ты ненавидишь меня. Хочешь, чтобы я умерла? Прекрасно, я умру. И мир умрет вместе со мной.

— Нет! — крикнул Маати.

— Я не чудовище, — сказала Ванджит. Внезапно крик андата оборвался, словно задуло свечу. Ванджит упала рядом с ним, такая же неподвижная, как марионетка, которой перерезали веревочки.