Центр роста
Шрифт:
А. Келли, с которым продолжало твориться что-то неладное, хотел восстать, но вместо этого взволнованно прижал руки к груди:
– Забудьте, босс! Я тронут и восхищен… Я не мог и мечтать…
Патрон прищурился. Восторги Келли показались ему ненатуральными.
– Ваш сарказм неуместен. Вы предпочитаете домашний арест?
Келли зажал себе рот руками, изображая смирение. Патрон нахмурился:
– Прекратите паясничать! Теперь мне все окончательно ясно. Вы захворали, мой друг. Вы нуждаетесь в психологической коррекции и отдыхе. Ваши реакции совершенно разболтались, вы не владеете собой. Что за гримасы,
Патрон выдвинул ящик письменного стола и вручил Келли темно-синюю книжечку с гербом. На гербе изображался молодой и мудрый бог паспортной службы, красовавшийся в снопах и колосьях ржи.
– Будьте молодцом, - попросил патрон.
– Центр… я бывал там. Что греха таить! Юность неразумна. Я страдал раздвоением личности, осложненным эксгибиционизмом. И насмотрелся… Арупа там, Рупа - сами увидите.
А. Келли расстроенно переспросил:
– Что, что это такое - Арупа и Рупа?
– Сущности, - строго сказал патрон и отвернулся.
– Вы можете удалиться. Не забудьте поблагодарить богов за все, что они для вас сделали.
Стеллаж отъехал. Келли поклонился спине патрона и шагнул в проем, из которого пахнуло жареным. В секретариате он оставил старый паспорт, в бухгалтерии расписался сперва за чек, а потом - на чеке. Дальше он шел уже по кровавым следам и за углом обнаружил распростертое тело недавнего просителя, в руке которого была зажата квитанция.
Келли вышел на улицу, остановился, достал новый паспорт, раскрыл. Документ был выписан на имя мистера О’Шипки.
«Оракул!
– ахнул Келли и уважительно покачал головой.
– Он знал!»
Глава вторая, в которой противостояние по капризу судьбы оборачивается сотрудничеством
О’Шипки наведался в «Бар». «Баром» назывался трактир Густодрина: грязная забегаловка, выступавшая пятым углом знаменитой площади. От «Бара» разбегались два луча: проспект Мосторемонтников и улица за номером сто сорок девять.
У Густодрина было жарко, как в аду. Плясало пламя, шипела мясная туша.
О’Шипки взгромоздился на высокий табурет, заглянул под стойку и заказал себе «все, как обычно». Из-под стойки вырос мохнатый детина, перетиравший стаканы: сам Густодрин.
– Богу богово, - пробурчал он, кивая на угол, в котором скучало деревянное божество, отдаленно напоминавшее Диониса.
О’Шипки снял свою широкополую агентурную шляпу и небрежно поприветствовал идола. Густодрин, румяный и черный, наливал из бочонка в большую ребристую кружку.
– Не мое дело, - просипел он мрачно.
– Но зная вас… Видите вон того малого, в малом же зале? Он выпил лишку и похвалялся, будто уложил на обе лопатки самого А. Келли.
– Теперь я О’Шипки, - поправил его О’Шипки, надевая шляпу на место одной рукой и размахивая новым паспортом - другой.
– Где, вы говорите, он расселся?
Табурет умел вращаться. О’Шипки дернул тазом и сразу увидел недавнюю мишень. Перед несостоявшейся жертвой
– Выкинуть его, мистер?
– Густодрин оперся лапами о стойку.
– Тем более что он все уже выпил и больше не просит.
– Я сам, - болотные глаза О’Шипки налились кровью. Побагровело и все остальное лицо, так что веснушки потонули в насыщенной краске.
Он сполз с табурета и направился к обидчику, поигрывая увесистой кружкой. Жертва поджидала его с безмятежным и уверенным видом. Казалось, что она слушает канарейку, которая глупо распевала в позолоченной клетке.
Густодрин, предчувствуя драку и относясь к ней со всей серьезностью, выбрался в зал и набросил на клетку черную шаль.
– Гляди, как безумный, - проворчал он.
– Спать, Паваротти, спать!
О’Шипки подсел к столику.
– Так это вы, - отметил он с расстановкой, и в трех его бесцветных словах уместился длинный и страшный приговор.
– У вас феноменальная память на лица, - отозвался бывший клиент. О’Шипки с отвращением рассматривал его личико: бледное, гладкое, с хрящеватым носом и без подбородка. Там, где должен был находиться подбородок, располагался сразу кадык. Но телом тип был сущая кубышка.
– У нас с вами есть одно незаконченное дельце, - О’Шипки состроил любезную физиономию и сунул руку в карман.
– Забудем!
– Жертва, видя, что вот-вот произойдет непоправимое, быстро выложила на стол пеструю карточку.
– Есть другое дельце, гораздо более важное.
О’Шипки уставился на карточку, узнавая счастливый билет.
– Вы хотите сказать…
– Именно, сударь. Нам с вами предстоит совместное путешествие в Центр Роста. Ваш начальник принес мне подобающие извинения, после чего поставил в известность о принятых мерах. Вы едете на остров… а посему разрешите представиться: Шаттен-младший, в девятом поколении эмиграции.
О’Шипки впился в кружку и осушил ее на треть.
– Это ничего не меняет, - возразил он хрипло.
– Мне наплевать, куда вы там навострились. Вы испортили мне репутацию. Вы опоганили мой послужной список.
– Как и вы мне, - отпарировал Шаттен.
– Я служу в Бюро Перфекционизма, в обиходе - Бюро Совершенства. Я в чине ревизора. Поэтому, когда я вернулся к ним без котелка и был вынужден объяснять, что вы сбили его вторым выстрелом… Короче говоря, этот котелок мне не простили. У нас, знаете ли, очень строгие порядки. Малейший промах может стоить сотруднику места, и рекомендации окажутся самыми скверными. Но я не слишком расстраиваюсь, ведь Центр Роста - это совсем неплохо, верно? При всех издержках и риске… - Он икнул и перекрестился, творя солнцеворот.
– Извиняюсь. Мне, короче говоря, повезло.
Густодрин, топоча ножищами и размахивая ручищами, подошел ближе. Он внимательно прислушивался и был явно разочарован тем, что бой обращался в мираж. Но стоило ему услышать про Центр Роста, как он сразу пришел в неукротимое возбуждение:
– Вы едете в Центр!
– воскликнул он, и даже голос его утратил обычную сиплость, сделавшись звонким и звучным. Из-под черной шали пискнуло в знак одобрения состоявшейся вокальной трансформации.
– Ах!
– Густодрин воздел ручищи к прокопченному потолку.
– Как бы я хотел там оказаться, господа!