Цепи и воды
Шрифт:
– Бежим!
– рявкнул он, - Отступаем! Вертай коней!
Разбойники принялись разворачивать скакунов. Они еще могли бы уйти от погони и рассеяться по степи. Стервятник пришпорил коня. Неожиданно для него, из-за лежащего за их спинами холма показалось полторы дюжины спешившихся лучников. Видимо, они оказались там заранее. Командир стрелков взмахнул рукой и в сторону ватажников со свистом устремились стрелы.
–
– отчаянно крикнул кто-то из разбойников.
– Рассыпайсь!
– только и успел скомандовать Стервятник.
Одна из стрел сразила под ним коня. Он едва высвободился из стремян, прежде чем рухнуть в пыль. Рядом пал конь, придавив Стервятнику ноги. Атаман закашлялся, пытаясь освободиться из-под придавившей его туши.
Несколько уцелевших разбойников во весь опор скакали прочь от холма, бросив окруженного всадниками предводителя.
– Этого живьем хватайте!
– лязгал командир отряда.
– Это Стервятник!
Тот попытался подняться, но мертвый конь не позволял ему сделать это быстро.
"Неужели все? Неужели конец?!" - с содроганием сердца подумал Стервятник. Дружинники спешивались. Его быстро скрутили и, сковав цепями, перебросили через луку чьего-то седла.
Взор пленного устремился в землю. Там колыхалась выгоревшая под солнцем желтая трава.
– Ну что, Стервятник, спета твоя песенка?
– усмехнулся командир отряда, забираясь в седло.
– Теперь на виселице у нас попляшешь.
Разбойник молчал. Впервые за долгие годы ему стало страшно.
Отряд отправился на северо-восток, прочь из выжженных солнцем степей. Солнце стояло в зените...
Дагар проснулся в холодном поту. Он еще чувствовал привкус пыли на губах.Поднявшись с соломы, он закрыл лицо руками и заплакал. Слишком яркими были пришедшие во сне картины прежней жизни. Он очень хотел изгнать их из памяти, но память вернула все. Тело обжигало болью - на нем до сих пор остались следы цепей, которые теперь болели так, словно их жгло огнем. Как же он дошел до такой гнусной жизни?!
Бродяге показалось, что его сейчас стошнит от отвращения.
Дагар прожил в деревне несколько недель, до наступления теплых дней. Местные жители держали не слишком большие огороды и поля, все больше добывая себе пропитание охотой и рыбалкой. Дагар старался помогать им как мог: ставил силки, проводил часы с удочкой, чинил заборы. Селяне поначалу относились к нему со страхом недоверием, слухи о беглом головорезе распространились быстро, да и сам он не мог еще толком с ними объясниться. Но потихоньку лед между Дагаром и деревенскими треснул: он наловчился резать детям игрушки, а те порой приносили от родителей крынку молока или кусок хлеба, смазанный медом. К моменту его ухода, некоторые из поселян относились к странному бродяге даже с какой-то теплотой.
Самое удивительное, что за прошедшее время Дагар вновь научился говорить. Он еще не мог складывать сложные предложения, но слова, в отличии от первого дня, стали даваться Дагару легче. Единственным, что омрачало жизнь пришельца из леса, стали раны, нанесенные ему цепями. Они так и не заживали, постоянно причиняя жгучую боль. Со временем, однако, он свыкся с ними, наверно как калека свыкается с отсутствием ноги или руки. Душа Дагара страдала гораздо больше, чем тело.
Во дни, когда весна окончательно ступила в свои права, он решился уйти. Дагар не мог сказать точно, что влекло его в путь, но он знал, что остаться на хуторе навсегда было бы неправильно. Дорога звала его дальше. Распрощавшись со старостой и поселянами, взяв с собой в путь еды на несколько дней да вырезанную из ветви палицу, на случай встречи с разбойниками или зверьми, Дагар отправился прочь.
Путь его пролегал через цветущий весенний лес. Идти было приятно и радостно. Лес радовался пришедшему теплу. Так он и странствовал целый день, насвистывая под нос беззаботную мелодию и останавливаясь порой, чтобы отдохнуть и поесть.
Ночь застала Дагара в дороге, прикрыв лесную зелень мягко-серой синевой сумерек. Вот уже начали петь ночные птицы, скрывающиеся в ветвях, но странник упорно продолжал идти вперед по едва заметной тропке, так же, как шел и при свете дня. Где-то недалеко, если конечно жители охотничьей деревушки не соврали и ничего не напутали, должен был вздыматься над древесными кронами огромный камень, воздвигнутый в незапамятные времена одним из древних эрлийских королей. Теперь, когда небеса становились все темнее, разглядеть камень было бы гораздо трудней. Наконец, деревья расступились, открывая взору странника небольшой холм, на вершине которого стояла огромная, за прошедшие века совсем поросшая мхом каменная глыба. Под ее черной тушей горела далекая пока бусинка костра.