Церковная История
Шрифт:
Глава 24.
О дерзких поступках (ариан) в Константинополе
В Константинополе же последователи Ария, наполнив корабль благочестивыми пресвитерами, пустили его в море без балласта. Потом, посадив некоторых своих единомышленников на другое судно, приказали им поджечь корабль, на котором были пресвитеры. Когда это было сделано, плаватели, борясь с огнем и морем, наконец погрузились в глубину и приняли мученический венец. Между тем Валент, очень долго живя в Антиохии, всем — и эллинам, и иудеям, и другим, которые, нося имя христиан, проповедовали противное евангельскому учению, внушил дух религиозной безопасности. Находившиеся в заблуждении начали (явно) совершать языческие обряды, и он снова позволил процветать той лжи, которая после Юлиана была истреблена Иовианом. Таинства Зевса и Диониса и оргии Деметры отправлялись не в тайниках, как бывало в царствования благочестивые; напротив, (язычники) с неистовством бегали по городской площади. Царь враждовал только против чтителей апостольского учения. Сперва он изгнал их из храмов, тогда как всехвальный Иовиан отдал им и вновь построенную церковь; потом, когда они начали сходиться у подошвы горы, чтобы там славословить Господа песнопениями и питаться словами Божественного Писания, перенося неблагоприятные перемены погоды —
Глава 25.
О том, как в Антиохии собрали церковь православных Флавиан и Диодор
Но напор волн, будто перед некими оплотами, сокрушался перед Флавианом и Диодором. Тогда как пастырь их Мелетий принужден был жить вдали от них, они сами стали заботиться о пастве и волкам противопоставляли свое мужество и мудрость, а об овцах имели приличную заботливость. Посему, когда отогнали их от подошвы горы, они начали пасти овец на берегах соседней реки, ибо не хотели, подобно вавилонским пленникам, повесить свои арфы[167], но Творца и Благодетеля воспевали на всяком месте владычества Его[168]. Что ж? Враг не потерпел, чтобы и здесь сходился собор благочестивых пастырей, исповедовавших во Христе Владыку. Посему, чета этих дивных вождей начала собирать святых своих овец на военном поле и там указывала им духовное пастбище. Мудрый и мужественный Диодор, подобно прозрачной и великой реке, доставлял своему стаду питье и потоплял богохульство противников. Ни во что ставил он знатность своего рода и охотно переносил все труды за веру. Равным образом и превосходный муж Флавиан был рожден от благородных родителей, но благородством почитал одно благочестие. Подобно какому-нибудь начальнику гимназии, он помазывал на битву и великого Диодора, будто пятинаградного подвижника, ибо в то время сам не проповедовал в церковных собраниях, а только делавших это обогащал наставлениями и мыслями священного Писания — и они то уж бросали стрелы против Ариева богохульства, которые Флавиан доставлял им из своего ума, будто из какого колчана. Препираясь с еретиками как в частных домах, так и в общественных собраниях, он легко разрывал их сети и доказывал, что их возражения — паутина. С ними вместе подвизался и тот Афраат, которого жизнь мы описали в «Истории Боголюбцев»[169]. Предпочетши своему безмолвию спасение овец, он оставил хижину подвижника и принял на себя труды пастыря. Какое собрано им богатство добродетели, говорить здесь считаю излишним, потому что писал об этом в другом сочинении. Теперь я расскажу только об одном его поступке, которого описание весьма уместно в этой истории.
Глава 26.
О святом Афраате монахе
С северной стороны царских чертогов (в Антиохии) протекает река Оронт, а с южной надстроен над городской стеной огромный двухъярусный портик с высокими на обеих сторонах башнями. Между царскими же чертогами и рекой проложена большая дорога, на которую вступают все идущие из города через ворота и направляющиеся в загородные поля. По этой-то дороге шел божественный Афраат на военное поле — с намерением исполнить дело надлежащей заботливости о святых овцах. В это время царь с высоты царского портика заметил его и увидел, что он был одет в кожаное платье и, несмотря на свою старость, шел поспешно. Тут кто-то сказал, что это Афраат, которого влиянию подчиняется множество граждан, и царь спросил проходившего: «Скажи, куда ты идешь?», а тот весьма мудро и кстати отвечал ему: «Иду молиться за твое царствование». «Но тебе следовало бы, — сказал царь, — оставаться дома и, по монашескому закону, молиться в уединении». На что тот божественный муж отвечал: «Ты, царь, весьма хорошо говоришь: так нужно было бы мне поступить; так я и поступал доныне, пока овцы Спасителя пользовались миром. Но когда они подверглись великому смятению и когда им угрожает важная опасность быть увлеченными от зверей, тогда является необходимость употребить все средства к спасению стада. Скажи мне, царь, — продолжал он, — если б я был девицей и сидел в своем тереме, но, заботясь о доме, вдруг увидел бы, что показалось пламя и отеческий дом загорелся, — скажи мне, что тогда надлежало бы мне делать? Сидеть ли в комнате, не обращая внимания на то, что горит дом, и ждать, пока пламя ринется и на меня? Или оставить свой терем, бегать вверх и вниз, носить воду и заливать огонь? Очевидно, это последнее, скажешь ты, ибо так свойственно поступать догадливой и благоразумной девице. То же самое, царь, делаю теперь и я. Ты бросил пламя в отеческий наш дом, и мы всюду бегаем, стараясь погасить его». Так говорил Афраат, и царь пошел молча. Но один из царских постельничих, при том дерзко угрожавший божественному мужу, вот что потерпел. Так как ему вверено было попечение о царской бане, то немедленно после этих слов он ушел, чтобы приготовить ее для царя, но, пришедши в баню, как будто помешался, бросился в кипящую, нестерпимо горячую воду и умер. Между тем царь сидел и ждал, когда ему доложат, что можно идти, и наконец, по прошествии значительного времени, должен был послать других, чтобы уведомили его о причине замедления. Пришедши в баню, посланные все осмотрели и, наконец, нашли его уже мертвым и в чрезвычайно горячей воде разложившимся. Когда это дошло до слуха царя, то все поняли силу молитвы Афраатовой, хотя и не отступили от нечестивых догматов, но, подобно Фараону, ожесточили свое сердце. Узнав и об этом чудодействии святого, Валент продолжал неистовствовать против благочестия.
Глава 27.
О святом Юлиане и Антонии Великом
В сие же время и тот всехвальный Юлиан[170], о котором я уже прежде упоминал, принужден был оставить пустыню и прийти в Антиохию. Когда люди, воспитанные во лжи и весьма искусные в сплетении клевет — разумею ариевых единомышленников — стали утверждать, что тот великий муж принадлежит к их обществу, то светильники истины, Флавиан, Диодор и Афраат послали к упомянутому восхваленному мужу другого подвижника добродетели, разумного Акакия[171], который после с величайшею мудростью управлял берийскою церковью, и умоляли его сжалиться над бесчисленным множеством народа, обличить ложь противников, и вместе с тем утвердить проведение истины. Сколько раз (по этому случаю) он приходил и опять уходил, и сколько совершил чудес в самом великом городе, все сие описано нами в «Истории Боголюбцев», где легко могут прочитать желающие знать об этом подробнее. А что он в наше собрание привлек все население города, в том, думаю, не сомневается никто, исследовающий человеческую природу, потому что вообще дивное привлекает к себе всех. О великих же его чудодействиях свидетельствуют самые враги истины. То же делал в Александрии, еще задолго прежде, во времена Констанция, Антоний Великий[172]. Оставив пустыню, он обошел весь тот город и внушал всем, что Афанасий есть проповедник апостольского учения, а последователи Ария суть противники истины. Так-то знали те божественные мужи, что в какое время прилично делать, когда нужно предаваться уединению, а когда пустыням предпочитать города.
Глава 28.
Какие другие монахи просияли в то же время
В то же время были и другие, сиявшие лучами монашеского любомудрия. В пустыне халкидской подвизались Авит, Маркиан, Авраамий, и с ними бесчисленное множество других, и все они в страстном теле старались вести жизнь бесстрастную[173]. В пределах Апамеи стояли на высоте любомудрия Агапит, Симеон, Павел и другие[174]. На пределах Зевгмы славились Публий и Павел, а близ Киресты[175] — всехвальный Акепсима, живший в тесной кельи в продолжении шестидесяти лет, никем не видимый и не слышимый. Дивный же Зевгматий, и быв лишен зрения, везде ходил и укреплял овец, сражаясь с волками, за что они сожгли подвижническую его хижину. Впрочем Траян, истинный христианин-военачальник, построил ему новую и оказывал другие благодеяния. В пределах Антиохии пустынножительствовали Мариан, Евсевий, Аммиан, Палладий, Симеон, Авраамий и, кроме этих, другие, сохранившие в себе образ Божий нерастленным. Мы уже описали жития и этих и тех. Подобными же цветами украшалась и гора, принадлежащая великому городу (Антиохия). На ней сияли — Петр галатийский и соименный ему египетский, также Роман, Север, Зинон, Моисей, Малх и весьма многие другие, неизвестные для многих, но знаемые Богом[176].
Глава 29.
О Дидиме александрийском и Ефреме сирском
В то же время блистали: в Эдессе дивный Ефрем, а в Александрии Дидим[177] — оба излагавшие догматы против врагов истины. Последний рассеивал лучи благодати Святого Духа, пользуясь языком сирским. Хотя он вовсе не учился по-гречески, однако ж, тем не менее, обличал хитросплетенные заблуждения греков и обнажал слабость всех еретических злоухищрений. Так как Армоний[178], сын Вардесана, еще задолго сочинил некоторые песни и через соединение нечестия с приятным их напевом, доставляя удовольствие слушателям, вел их к погибели, то Ефрем, заимствовав от них гармонию напева, присоединил к нему свое благочестие и тем доставлял слушателям сколько приятное, столько же и полезное врачевство. От этих песней даже и в нынешнее время праздники в честь мучеников делаются более торжественными. А Дидим, еще в детстве лишившийся чувства зрения, тем не менее знал поэзию и риторику, арифметику, геометрию и астрономию, силлогистику Аристотеля и красноречие Платона — и все эти науки изучал одним слухом, не как источники истины, а как оружие, которым истина может пользоваться против лжи. Он изучил также и Божественное писание, изучил не просто слова, но и смысл его. Так эти-то мужи сияли тогда в местах подвига и в убежищах добродетели.
Глава 30.
Какие славились тогда в Понте и Азии епископы
Между епископами сияли тогда два Григория: один назианзинский, а другой нисский, один был брат, а другой — сожитель и сотрудник Василия Великого[179]. Они отличались подвигами за благочестие в Каппадокии, и с ними подвизался Петр, родившийся от одних родителей с Василием и Григорием, но не получивший вместе с ними внешнего воспитания, хотя сиявший лучами (христианской) жизни. Тогда же доблестно подвизались за веру предков и отражали враждебные нападения — в Писидии Оптим[180], в Ликаонии Амфилохий, а на Западе издали низвергали врагов — предстоятель римский Дамас и управлявший медиоланскою церковью Амвросий. Вместе с ними подвизались и те, которые были поставлены в необходимость жить в отдаленных краях, писали послания и ими сколько утверждали своих, столько же поражали и противников, ибо Промыслитель всяческих давал тогда и кормчих, равносильных свирепости бури, являл и доблестных военачальников, могших противостоять ярости врагов, посылал и спасительное врачество, сообразное с трудностью времени. Впрочем человеколюбивый Бог удостаивал тогда церкви не этого только промышления. Он сподоблял их и другой своей милости.
Глава 31.
О том, что писал Валент к великому Валентиниану о войне и что последний отвечал ему
Возбудив готский народ к войне, (Бог) отвлек к Боспору того, который умел сражаться с одними благочестивыми. Сознав тогда свою слабость, этот суетный человек отправил послание к своему брату и просил у него войска. Но тот отвечал ему, что несправедливо помогать человеку, воюющему с Богом, и что напротив следует ограничить его дерзость. Такой ответ исполнил этого несчастного величайшей горести, впрочем оне не оставил своей дерзости, но продолжал сражаться против истины[181].
Глава 32.
О благочестии князя Теренция
В то время из Армении воротился Теренций и привел трофеи победы. Теренций был военачальник превосходный и украшался благочестием. Валент приказал просить ему награды, и он объявил такую просьбу, какая прилична была мужу, напитанному благочестием: он не просил ни золота, ни серебра, ни земли, ни власти, ни дома, но умолял дать одну церковь тем, которые терпели столько опасностей за апостольское учение. Получив такую просьбу и узнав ее содержание, царь в негодовании разорвал ее и велел просить чего-нибудь другого. Но Теренций, собрав клочки просьбы, сказал: «Я уже получил, царь, и имею награду, не буду просить другой. Судья всяческих есть судья моего намерения».
Глава 33.
О смелости полководца Траяна
Валент перешел Боспор и прибыл во Фракию, но сперва очень надолго остановился в Константинополе и приготовлялся там к войне. Против варваров он послал с войском своего полководца Траяна. Когда же этот воротился, потерпев поражение, то Валент сильно порицал его, укоряя в слабости и трусости. Но Траян, с приличною благородному мужу смелостью, отвечал: «Не меня, царь, победили, ты сам упускаешь победу, сражаясь с Богом и уступая варварам Его помощь. Видя твою вражду против себя, Бог присоединяется к ним, а за Богом всюду следует победа и достается тем, которыми он предводительствует. Разве не знаешь, — продолжал он, — кого ты выгнал из церквей, и кому отдал их?» Что точно так было дело, подтвердили Арирфей и Виктор (бывшие равным образом полководцами) и просили царя не гневаться на упреки, в которых есть правда.