Цесаревич
Шрифт:
Касательно казаков, докладчик не преминул упомянуть и о их вероисповедании. Часть из станичников были староверами и, пусть и не хулили прилюдно священников, что были при армии, но и на службы их не ходили, что уже нарушение порядка. Наследник же к данному факту относился спокойно, даже более того, окружал себя казачеством, имея при этом огромную поддержку в их среде. Тут же промелькнуло в докладе и то, что цесаревич еще в Самаре встречался с казацкими старшинами, многие из которых так же придерживались старой веры, о чем говорили тогда казаки с наследником не известно, но поддержка цесаревича и у донцов и у яицких казаков огромная, того и гляди…
— Ты не стращай, Алексашка меня, ведаю я, что
У Бестужева был шок. Он выпучил глаза и только крутил головой, то на Шувалова, то в сторону императрицы, пытаясь рассмотреть и понять ее реакцию. В раскладах канцлера Шуваловы не могли решиться на такой доклад. Да, Алексей Петрович знал почти обо всем, что сказал глава Тайной канцелярии и понимал, что доклад тенденциозен, когда замалчивается хорошее, но выкатывается вперед спорное или плохое. Именно это и удивляло — настолько открыто пойти против Петра Федоровича, когда императрица еще не критично больна. Они же лбами сталкиваются с наследником, идут чуть ли не ва-банк. И единственное объяснение тому — это деньги, очень большие деньги.
— Давай, читай дале, — тоном, не предвещающим ничего хорошего, произнесла императрица.
— Еще, матушка на Урале много стало голштинцев, которые в купе с казаками, могут быть благодарны Петру Федоровичу, там и башкиры, проблемы коих он решил. Благоприятствует ему и младший Демидов. Казак Данила Кривко, что у ближних Петра Федоровича в трактире сказывал, что нужда будет, и весь Дон с Яиком и башкирами и калмыками станут за Внука Петра Великого.
Дальше пошли финансовые вопросы. Тут еще недавно и нечего было сказать, пока люди из канцелярии не смоги разузнать у одного служащих Военной коллегии, что все личные вложения наследника уже компенсировали, когда годовые деньги были перечислены в казну ведомства. Обнаружилось так же и то, что трофеи от войны, как и кассы гарнизонов и воинских подразделений османов, не поддались описи и никак не фиксировались. Шувалов знал, что такое нарушение, вызвано сложностями в проведении денег, полученных от Фонда вспомоществования и от самого наследника. Перед Петром Федоровичем отчетность, скорее всего, была, но Военная коллегия сих бумаг не имела.
Между тем, армейцы скупали везде, где только можно, мясо и иные припасы, из-за чего в центральных губерниях, прежде всего в Москве, цены на продукты выросли от двадцати процентов до семидесяти, а на соль и того боле. Бунтов не случилось, но только лишь потому, что, как и с солью ранее, из Петербурга в Москву пошли обозы с продуктами. Тут Александр Иванович не преминул уточнить, что заслуга в решении вопроса принадлежит Петру Ивановичу Шувалову. Между тем, глава Тайной канцелярии объединил деятельность наследника с проблемами Первопрестольной. Москву поглотили поджоги и разбой. Шувалов описал проблему, как следствие выкупа большого количества продуктов в старой столице людьми цесаревича.
И не понятно было вообще, сколько денег удалось украсть Петру Федоровичу, так как на войну потратили столько серебра, сколь было выделено из казны и даже меньше. Но в докладе было немало аргументов за то, что кражи были. Даже свидетельства против цесаревича какого-то дивизионного интенданта, обиженного понижением в должности из-за небрежения в службе.
Дальше Шувалов перешёл к социальным вопросам. Елизавета молчала, тяжело дыша, а Александр Иванович все накидывал и накидывал ей на сердце грузов. Наследник и поощряет переселение в Сибирь беглых крестьян, о чем громогласно говорил и казакам, он же и устраивает непонятные эксперименты в своих усадьбах, начиная освобождать крепостных. Прознай о том высший свет — ополчится на Петра Федоровича.
А напоследок Александр Иванович и вовсе стал играть на страхах Елизаветы.
— Прапорщик Восьмого Московского полка Николай Михайлович Васильцев, в трактире сказывал, что в его полку, да и иных за цесаревича горой готовы стать, что он истинный царь. А поручик Мишин из Семеновского полка вещал и вовсе крамолу, что потребно освободить из крепости императора Ивана, да поставить его с Петром Федоровичем на престол, чтобы было, как при Петре Великом, когда правил Петр, а его брат Иван соправителем был, — добивал Елизавету Александр Иванович Шувалов.
— Ты, Александр Иванович, побереги матушку-государыню, — прервал докладчика канцлер.
Бестужев отвел, наконец, взгляд от Шувалова и просмотрел на императрицу — Елизавета держалась рукой за стол, была бледна так, что и через небольшой слой белил было понятно, что цвет кожи поменялся, глаза женщины были неестественно выпучены.
— Медикуса! — закричал Бестужев под недоумение Шувалова.
— Медикуса! — во все горло закричал испуганный Александр Иванович.
Еще не хватало, чтобы его обвинили в доведении до смерти императрицы. Подобное было главным в обвинении Эрнста Бирона, будто тот не следил за здоровьем Анны Иоанновны, а тут можно и прямой умысел при желании усмотреть.
— Петра не трогать, я сама… апосля… как с туркай мир станет… кхе… в Царское село… пусчай… кхе… едит один, — сказала Елизавета и обмякла аккурат тогда, как в комнату вбегал дежурный лейб-медик, которых при императрице в последнее время становилось все больше.
После очередного ухудшения здоровья Елизавета не на шутку испугалась и в коем веке, но согласилась с требованиями медикусов умериться в еде. Она за целый день, почитай, ничего и не ела. Чувствовала себя государыня в последние полчаса все хуже и хуже. Если бы знали доктора, что именно с императрицей, то не стали бы настаивать на диете. У Елизаветы уровень глюкозы упал ниже трех, подступала гипогликемическая кома. Судорога сковала ноги и грудную клетку, сердце забилось часто-часто, подступала тошнота.
Прибежавший молодой медикус Антон Иванович Кашин, только пару недель как представленный в сонме придворных врачей, или знал, а скорее, посредствам наблюдения, догадался, чем можно было облегчить состояние государыни, и сразу же вложил в рот императрицы шоколадную конфету. Молодого врача быстро оттерли от государыни. А кто-то, кто именно, Антон Иванович не увидел, стукнул наглеца по печени.
Между тем государыня прохрипела, чуть приходя в себя, чтобы Шувалов и Бестужев никуда не уходили. После Елизавету отнесли в спальню, где дали настойку для сердца, и стали пускать кровь.
Двор не узнал о резком ухудшении, на грани жизни и смерти, состояния здоровья императрицы, никакие увеселительные мероприятия не были отменены.
Покой и медленное возвращение рассудка позволили Елизавете подумать, что именно делать с Петром Федоровичем. Она не могла его вот так просто взять и посадить в крепость, казнить же не могла и тем паче, еще никого за время правления она не казнила, в том клялась перед началом государственного переворота, так и поступать станет впредь. Поэтому единственное, что пока нужно сделать, так это отправить племянника куда-нибудь прочь. Но не в Сибирь или на Урал, не на Волгу, а в Царское село, откуда съехал Алексей Разумовский. Пусть подумает Петруша, а она, законная самодержица, так же поразмыслит, да мнения поспрашает, что делать далее.