Цесаревна. Екатерина Великая
Шрифт:
— Увижу ли я принцессу?.. Увижу ли я ее высочество? Гренадеры привели герцога Антона Ульриха и усадили его в сани, и маленький поезд из трех саней, сопровождаемый пятью конными солдатами, помчался по Невскому проспекту.
Точно какая–то высшая, неведомая сила несла в эту ночь цесаревну и руководила всеми ее поступками и охраняла ее. Когда она ехала по Невскому — кругом были темные дома, ни одно окно нигде не светилось. Петербург спал, не подозревая о той перемене, что совершалась в нем в эту тихую морозную ночь.
Цесаревна устроила в своем доме всю семью Анны Леопольдовны, сама распорядилась постановкой
Все так же тихо шествовала над городом холодная ноябрьская ночь. Будочники крепко спали по будкам, никого прохожих не попадалось на пути, никто не проезжал по снежным пустынным улицам.
Проезжая Мойку, цесаревна услышала слева, вдали мерный, негромкий шорох. Гвардейские полки шли ко дворцу. На площади разжигались костры. Батальоны преображенцев вытянулись вдоль Миллионной и Луговой улиц. Ружья были составлены в козлы.
Цесаревна остановила сани и приказала полковому командиру посылать солдат поротно в церковь для принесения присяги.
Все окна дворца были уже ярко освещены. Старый фельдмаршал Ласси ожидал цесаревну в вестибюле. Он сказал, что имел высокое счастье служить ее отцу и за таковое же счастье почтет послужить и ее высочеству.
В аудиенц–зале, блиставшей всеми люстрами и кинкетами, у большого стола толпились сенаторы. Князь Черкасский и Бестужев составляли манифест, указ сенату и форму присяги. Они направились навстречу цесаревне.
— Ваше величество, — сказал торжественным тоном Бестужев, — мы начинаем манифест так: «Императрица Анна назначила по себе наследником внука своего, коему было несколько месяцев, отчего многие смуты и непорядки произошли. Почему подданные, а особливо лейб–гвардии нашей полки просили нас вступить на престол…» Так хорошо будет?
Елизавета Петровна рассеянно посмотрела на Бестужева.
— Да, — сказала она, — пожалуй, пока и так будет ладно.
Она обернулась к Воронцову.
— Пошли, пожалуй, ко мне пленного адъютанта генерала Врангеля, капитана Дидерона, пусть видит, что у нас совершается. Я отпущу его обратно к своим. Мы сейчас же начнем переговоры о мире.
Она подошла к окну и, прижавшись лицом к разрисованному морозным узором стеклу, смотрела, как все больше и больше костров разгоралось вдоль дворца. Полки гвардии стекались к присяге.
«Кажется, все ладно, — подумала она. — Батюшка, пожалуй, остался бы мной доволен: сие есть моя Полтава».
XXI
В восемь часов утра начало светать. Из окон зала стали видны длинные толпы солдат, гревшихся около костров. Вдоль Адмиралтейства стояла конная гвардия. Вороные лошади дымились под вальтрапами. В сером петербургском утре, на белом снегу, голубые епанчи солдат, золотые шапки гренадер, пестрые знамена и значки ложились яркими пятнами. Было очень холодно. Костры горели желтым пламенем, и белый дым высоко поднимался над Луговой улицею. В дыму маячили греющиеся люди.
Цесаревна сказала фельдмаршалу Ласси, что она обойдет полки и отпустит их по казармам.
— Погоди, матушка, — сказал фельдмаршал, — дай приведу полки в порядок, чтобы метать артикулы было можно.
Он послал адъютантов. Цесаревна стояла у окна и смотрела, как строились полки, как равнялись, как разбегались фурьеры с ротными значками и полки вытягивались длинными густыми линиями. Барабанщики били «раш». Обер–и унтер–офицеры становились
Цесаревна, пренебрегая морозом, в том самом платье, в котором ночью вышла из своего дома, в кирасе, в шляпе со страусовыми перьями, без шубы вышла на крыльцо.
Полковники голосисто скомандовали: «Шай! На кра–ул!»
Лес ружей встал перед цесаревной. Барабанщики, гобоисты и флейтисты забили и заиграли встречный марш, и медленно и величественно «уклонились» навстречу цесаревне знамена. Фельдмаршал Ласси и полковники, салютуя, сняли шляпы. Цесаревна, утопая в снегу выше щиколоток, пошла к правому флангу Преображенского полка. Ее сердце билось. Ни холода, ни усталости после бессонной ночи она не ощущала. Точно все та же сила, вне ее находящаяся, несла ее по воздуху. Она шла медленно и легко, не спотыкаясь, и смело глядела в глаза своим гренадерам. Она не улыбалась, как обыкновенно. Лицо ее было строго, серьезно и замкнуто. Высокая, полная, сильная, она легко несла свое прекрасное тело вдоль солдатских рядов, и казалось, ее сила, ее жизнерадостность, ее смелая уверенность передавались солдатам.
Вдруг вспыхнул неожиданный крик нескольких голосов в рядах:
— Виват!.. Виват!.. Виват, императрица Елизавета!.. Величественное, ликующее и вместе с тем грозное «ура» прорвало морозный воздух площади, эхом откатилось от дворца и, подхваченное семеновцами, измайловцами, Астраханским и Ингерманландским «напольными» полками, докатилось до конной гвардии и понеслось, будя просыпающийся город и заглушая треск барабанов.
Цесаревна шла вдоль Преображенского полка. Вдруг в нем стали разравниваться ряды. Тут, там солдаты самовольно брали «на плечо» и «к ноге», выходили из рядов и шли за цесаревной беспорядочной толпой. В ней были и старые солдаты, мальчишками вступившие в полк при ее отце, и была молодежь, капралы и сержанты из дворян, посетители ее «солдатских ассамблей» — все это был рослый народ, молодцы с русскими открытыми лицами, разрумяненными морозом, под белыми париками и надвинутыми на брови гренадерскими шапками.
— Матушка, — раздались крики из этой странной толпы, — ныне мы с тобой неотлучно.
— Куда ты, матушка, туда и мы с тобой.
— Веди нас, матушка, хуть на шведа, хуть на турку.
— Вышибай, всемилостивейшая государыня, немцев к чертовой матери, а мы тебе во всем подмога.
— Шагай, матушка, по–петровски, веди Россию к славе и благоденствию.
Никто их не останавливал, и, кажется, все до самого фельдмаршала понимали, что в том восторженном состоянии, в каком они находятся, их остановить было нельзя. Они были словно пьяные.
Сопровождаемая этой толпой, где набралось уже до ста человек, смелых, отчаянных, на все готовых, цесаревна обошла все полки и вернулась к дворцовому крыльцу.
Раздались команды. Барабанщики забили, и полки перестроились для церемониального марша.
Цесаревна приказала, чтобы полки прямо с марша шли по казармам, вальдгорнистам и гобоистам ввиду мороза не. играть.
Она стала на высоком крыльце. Чья–то заботливая рука накинула ей на плечи и закутала ее в солдатскую епанчу на волчьем меху. Цесаревна оглянулась. Кругом стояли те же преображенцы, что вышли из рядов. Капитан Ранцев закутал ее в свою епанчу, пахнущую мехом и дымом костра.