Ча-ча-ча
Шрифт:
— Помнишь, несколько минут назад я упомянул ребенка, который живет во мне?
— Смутно.
— Мы с Сюзи чувствуем, что во всех взрослых живут их детские обиды. Рубцы, оставшиеся с детства, проступают сейчас. Конечно, взрослые не могут избавиться от этого, если угодно, «эмоционального груза. Но дети совсем другое дело. Они начинают с нуля, с чистого листа бумаги. Они приходят в этот мир безо всякого эмоционального груза, без детских обид, без рубцов.
— Я рада, что вы с Сюзи столь серьезно относитесь к деторождению. Но я не понимаю, какое это имеет отношение к…
—
— Нас всех?
— Да. Сюзи, ребенка и меня.
Моя сыпь немедленно зачесалась еще больше.
— Убийство Мелани не имеет никакого отношения ни к тебе, ни к Сюзи, ни к вашему любимому ребенку. — Мой голос становился громче. Я почувствовала, как поднимается мое давление.
— Замечательно. Я очень ценю это. Сюзи тоже ценит. Понимаешь, мы не хотим, чтобы наш ребенок был запачкан в этой грязной истории, чтобы местные слухи коснулись его.
— Сэнди, ты безнадежен, — сказала я, разваливаясь на софе. — Ты глупый и эгоистичный человек. Теперь, иди.
— Так ты выполнишь нашу просьбу?
— Какую просьбу?
— С этого момента пользоваться своей девичьей фамилией? Называться Элисон Ваксман на суде, в прессе, где бы то ни было? Ты откажешься от фамилии Кофф и дашь моему ребенку шанс растить его внутреннее «я» без боли и унижения, без того, чтобы люди обсуждали его в ресторанах?
— Если ты с твоим внутренним ребенком не уберетесь отсюда до того, как я досчитаю до десяти, я вызову полицию и попрошу их арестовать вас обоих. Вот об этом люди поговорят в ресторанах, не так ли?
Глава 11
Когда Сэнди ушел, я поднялась наверх, сняла униформу горничной и одела халат и тапочки. После этого я спустилась в свой кабинет и проверила автоответчик. Бедная машина была переполнена посланиями. Там было несколько совершенно сумасшедших звонков от моей мамы, еще несколько — от Джулии, один от Бетани, которая сообщала, что я больше никогда не буду писать для их газеты, один от Дженет Клейборн, которая говорила, что люди вдруг очень сильно захотели увидеть мой дом, после того, как обо мне сообщили в средствах массовой информации, и один от Кулли, который извинялся за то, что не смог приехать в управление полиции, и сообщал, что готов помочь в будущем. Были еще звонки с различных теле- и радиошоу, а также из газет и журналов. Был даже один звонок от кинопродюсера, который хотел купить права на экранизацию моей истории. Моей истории? Да не было у меня никакой истории… или была?
Но я так устала, что не ответила ни на один звонок, а направилась в ванную. Сыпь на лице, шее и животе немного спала, но, на всякий случай, я прижгла ее раствором каламина. Я выглядела как тряпичная кукла в крапинку, но кому какое было до этого дело? Я не собиралась в ближайшее время выходить из дому, а кто может захотеть приехать ко мне?
Около половины восьмого я решила разогреть в микроволновке готовое диетическое постное блюдо, но у меня не хватило сил даже на это. Вместо этого я расположила свое тело в крапинку в кресле напротив камина и уставилась в потолок. Просидев в такой позе около получаса, я услышала звонок в дверь. Решив, что это детектив Корзини, моя мама или кто-то из газетчиков, расположившихся лагерем на лужайке перед моим домом, я решила не отвечать. Кто бы там ни был, он должен понять намек и уйти, подумала я.
Но я неправильно подумала. Звонок все звонил и звонил, пока я настолько вышла из себя, что решила пойти и посмотреть, кто это там такой настырный.
— Кушать подано, — сказал настырный, когда я открыла дверь.
— Кулли! — Мне одновременно пришлось испытать и радость, и испуг. Я была очень рада, что он пришел, но то, что тело мое покрывали ярко-малиновые пятна от каламина, повергало меня в смертельный ужас. — Что ты здесь делаешь? — спросила я, поплотнее запахивая халат. — И как ты смог пробраться мимо тех акул снаружи?
— Это было нелегко, — рассмеялся он. — Но я же моряк, ты об этом не забыла? Я привык плавать в водах, где акулы кишмя кишат. Я приехал, как только услышал обо всем этом кошмаре.
— Но тебе следовало сперва позвонить. Я хочу сказать — посмотри на меня.
— Ты прекрасна.
— Да, конечно.
— Ты прекрасна. Можно войти? Блюдо остывает.
— А что там?
— Обед. Я решил, что тебе не хватает немного еды и дружеского участия. Последние несколько часов были для тебя совсем не сахарными. Сонни, я обо всем услышал по радио.
— Да, совсем не сахарными, — тихо промолвила я. Я была так тронута заботой Кулли, что бросилась к нему на шею и поцеловала. И плевать на этот каламин. Похоже, он его даже не заметил. — Кулли, ты действительно очень особенный. Я никогда этого не забуду, поверь мне.
— Не стоит благодарности. А теперь, женщина, веди меня на кухню. Я умираю от голода.
Кулли прошел за мной на кухню и поставил на плиту огромную кастрюлю.
— Через минуту это разогреется, — сказал он, снимая лыжную куртку.
На нем был надет темно-зеленый свитер, белая водолазка, все те же голубые джинсы и туристские ботинки. Его щеки и нос покраснели от холодного вечернего февральского воздуха.
Это человека я могу любить, неожиданно пришло мне в голову. И тут я почувствовала, что мои щеки тоже покраснели. Прошедшие несколько недель заставили меня испытать новые, сильные чувства — страха, потери, ярости. Но любовь? Это несколько преждевременно, не так ли? При первой встрече Кулли мне очень не понравился. Как эта неприязнь могла перерасти в любовь? Эта мысль вызвала во мне внутреннее неудобство, я не знала, что с этим делать. Но и отмахнуться от этого тоже было нельзя.
— Пахнет вкусно. Что это такое? — спросила я, обнимая Кулли за бедра, пока он помешивал в кастрюле.
— Дневной улов — цыплов. Поняла?
— Очень смешно.
— В чем дело? Думаешь, только ты умеешь придумывать шутки? — Кулли поцеловал кончик моего носа.
— Когда же, ради всего святого, ты успел приготовить плов из цыпленка? Тебя же не было весь день.
— А я его и не готовил. Я его купил.
— Где?
— У Арни. Ты знаешь, это забегаловка в бухте.