Чародей поневоле. Возвращение Короля Коболда
Шрифт:
— Как вам угодно, милорд. И все же я не могу понять, истинно ли вы верны?
Голос ее упал на две октавы по тону, но сохранил свою монотонность.
— Негодяй! Ты имеешь наглость оскорблять меня в лицо?
— Нет, милорд, — поспешно ответил высокий голос. — Я не оскорбляю вас, а только ставлю под вопрос мудрость ваших действий.
Дюрер, подумал Род. Высокий голос принадлежал Дюреру, практиковавшемуся в своем занятии — заботе о манипуляции герцогом Логайром.
— Вспомните, милорд, она всего лишь ребенок. Добро ли это по отношению к ребенку —
С минуту стояло молчание, затем ответил более глухой голос лорда Логайра.
— В том, что ты говоришь, есть какая-то доля истины. Разумеется, в ее попытке взять власть в свои руки в вопросе назначения священников есть что-то от избалованного ребенка.
— Но, милорд, — пробормотал высокий голос. — Это же идет вразрез с традициями и мудростью людей намного старше ее самой. Воистину, как это ни горько, но это действия непослушного ребенка.
— Возможно, — прогромыхал Логайр. — И все же она — королева, а слово королевы — закон.
— Даже если королева издает дурные законы, милорд?
— Ее действия не дурные, Дюрер. — Глухой голос принял угрожающий оттенок. — Неверные, безрассудные и необдуманные, плохо рассчитанные, ибо добро, кое они принесут сегодня, может завтра принести гибель на наши головы. Наверное, глупые законы, но дурные — нет.
Высокий голос вздохнул.
— Возможно, милорд. И все же она угрожает чести своих вельмож. Разве это не дурно?
— Это, — прогромыхал Логайр. — Как же это так? Да, она была надменна, беря на себя более высокомерия, чем, возможно, когда-либо бывало у королевы, но она еще никогда не делала ничего такого, что можно было бы истолковать как оскорбление.
— Да, милорд, пока еще нет.
— Ты что это хочешь сказать?
— День этот придет, милорд.
— Какой такой день, Дюрер?
— Когда она поставит крестьян впереди знатных, милорд.
— Прекрати свои изменнические речи! — зарычал Логайр. — На колени, ничтожество, и благодари своего Бога, что я не оставляю тебя без головы!
Род глядел в лицо Олдис, все еще не отойдя от потрясения, вызванного слышанным диалогом двух бестелесных мужских голосов, исходящих из уст хорошенькой девушки.
Ее глаза постепенно снова сфокусировались. Она испустила долгий вздох и улыбнулась ему.
— Ты слышал, друг Гэллоуглас?
Род кивнул.
Она развела руки, пожав плечами.
— А я ни слова не могу вспомнить из того, что говорила.
— Пусть это тебя не беспокоит, я помню все. — Род потер щетину на подбородке. — Ты действовала как канал, медиум в чистейшем смысле этого слова.
Он запрокинул голову, осушив свою кружку, и кинул ее одному из юных колдунов. Юноша поймал ее, исчез и вновь появился. Он вручил до краев полную кружку Роду, который в притворном отчаянии покачал головой.
Он откинулся назад и пригубил вино, подняв взгляд на окружавшие его юные лица, улыбающиеся и заметно сияющие от сознания своей силы.
— Вы когда-нибудь проделывали это раньше? — спросил он, махнув рукой в сторону их всех. — Я имею в виду, слушали подобные внутричерепные заседания.
— Только врагов королевы, — ответила Олдис, вскинув голову. — Мы часто слушаем Дюрера.
— Вот как? — приподнял бровь Род. — Что-нибудь узнали?
Олдис кивнула.
— Он в последнее время сильно озабочен крестьянами.
Мгновение Род был совершенно неподвижен.
— Что у него за интерес к ним?
Тоби знающе усмехнулся.
— Ну, вот его последний подвиг. Он заварил свару между двумя крестьянами из личных владений королевы. Один молодой крестьянин хотел жениться на дочери старого фермера, а старик сказал — нет. И юнец воздел бы руки в отчаянии и спокойно остался бы с разбитым сердцем.
— Но тут встрял Дюрер.
— Да. Он днем и ночью преследовал юнца, ибо известие о сватовстве парня распространилось по всем деревням, и присмотрел за тем, чтобы слух пересказывали с добавлением вопроса: разве мог юноша считаться мужем, коль позволил дряхлому болвану лишить себя любимой девушки?
Род кивнул.
— И другие крестьяне принялись кидать этот вопрос пареньку.
— Само собой. Ехидство, издевки, насмешки — и парень однажды ночью взял да и похитил девушку и сделал ей ребенка.
Род поджал губы.
— Как я представляю, папа немножко разволновался.
Тоби кивнул.
— Он приволок парня к деревенскому попу и потребовал, чтобы паренька повесили за насилие.
— А поп сказал?..
— Что это была любовь, а на насилие, и подходящим наказанием был бы брак, а не повешение.
Род усмехнулся.
— Держу пари, что дети были крайне опечалены таким оборотом дела.
— Их горе было так велико, что они пустились в пляс, — хохотнул Тоби. — А старик испустил тяжелый вздох, рассудив, что такова, видно, премудрость божия, и благословил их.
— И тут снова встрял Дюрер.
— Само собой. Он поднялся перед королевой, когда та была за столом, перед всеми лордами и их леди, крича, что королева должна показать справедливость своего нового порядка, постановив сама, что было справедливо в этом деле, ибо разве эти крестьяне не были из личных владений королевы?
Род ухмыльнулся и хлопнул себя по бедру.
— Она, должно быть, готова была плюнуть ему в глаза.
— О, ты не знаешь нашу королеву! — Тоби закатил глаза к потолку. — Она бы с удовольствием воткнула ему нож меж ребер. Но на брошенный вызов надо отвечать: ей придется самой заслушать это дело, когда она в следующий раз будет держать Общий Суд.
— Общий Суд? — нахмурился Род. — Это что, черт возьми, такое?
— На один час каждый месяц королева открывает свой двор для всех своих подданных, кто желает, чтобы она их выслушала; и крестьяне, и дворяне, и духовенство являются к ней в Большой Зал. Большинство Великих Лордов только смотрят, в то время как мелкое дворянство и крестьяне приносят свои жалобы и обиды. А при следящих Великих Лордах можешь быть уверен, что обиды, на которые жалуются, будут, безусловно, мелкие.