Чары, путы и кровные узы
Шрифт:
Встав под теплые и тугие струи воды, Алевтина, наконец, осознала, как болит и ломит все ее тело. Как потягивает низ живота. Но эти ощущения не приносили дискомфорт, наоборот, это были последствия прошедшей ночи, символы, что ничего ей не приснилось, хоть и было похоже на долгий изнуряющий сон.
Теперь все позади, все наконец-то свершилось — Аля почувствовала себя счастливым хоть и немного смущенным человеком. Теперь она всецело принадлежит ему, а он — ей. Вот только почувствовать бы еще то же самое, что чувствовал вчера он. Да еще и так много раз….
Але понравились оральные ласки, но она
От воспоминаний об ощущениях его внутри нее, что-то замерло и сжалось в ее животе, а сердце снова забилось глухо, стучась о стенки грудной клетки. Это были удивительные ощущения. Словно он растягивал ее собой, словно наполнял ее, дополнял ее, словно сработала та заезженная теория про две половинки. Да ей даже этого ощущения единения с ним было бы достаточно.
Если бы сначала он не подарил ей такое сумасшедшее наслаждение, что все остальное меркло перед ним. И на меньшее теперь Аля согласна не была.
— Караля! — Сквозь шум воды донеслось до нее. — Ты где там? Иди скорее сюда или я приду к тебе!
Девушка прижала ладони к вспыхнувшим щекам, выключила воду и, завернувшись в полотенце, вышла из ванной комнаты. Богдан лежал на кровати и смотрел в окно. Аля замерла на пороге спальни, неловко переминаясь с ноги на ногу — было светло, и она не знала, как попросить его задернуть шторы. А при свете дня стеснялась.
— Ложись. — Он все так же, не поворачиваясь, похлопал ладонью по матрацу рядом с собой. Аля послушно нырнула под одеяло.
— Смотри, — он, наконец, повернулся и прижал ее к себе, кивнул на окно, — снег пошел. Смотри, как валит!
За стеклом и правда, кружились снежинки — первый в этом году снег крупными хлопьями падал с серого неба.
— Я кстати стихотворение вспомнил. — Задумчиво произнес Богдан. — Хочешь, расскажу?
— Хочу.
— Мы его на зачет по зарубежной литературе учили — любимое стихотворение препода….
Он помедлил мгновение, собираясь с мыслями, глядя в потолок, лежа на спине и скрестив руки за головой, и начал:
— Меня в горах застигла тьма, январский ветер, колкий снег. Закрылись наглухо дома, и я не мог найти ночлег. По счастью, девушка одна…. — Он поворачивается к ней, упираясь на локоть, и пристально смотрит в глаза, — …со мною встретилась в пути, и предложила мне она в ее укромный дом войти.
Аля растворяется в его глазах, которые глядят на нее так, словно Бо что-то прячет за строками стихотворения. То, что адресовано исключительно ей.
— Я низко поклонился ей — той, что спасла меня в метель, — продолжал Богдан, нашел ее ладонь и прижал к губам, целуя каждую костяшку пальцев, — учтиво поклонился ей и попросил постлать постель.
И тут его губы растягивает хитрая улыбка, а глаза искоса глядят так, словно он что-то задумал.
— Она тончайшим полотном застлала скромную кровать, — Бо развязал на ее груди узел, что удерживал полотенце, и осторожно потянув, отбросил в сторону махровую материю, — и, угостив меня вином, мне пожелала сладко спать.
Его ладонь скользнула по ее обнаженному телу от горла до бедра, сжалась на ягодице и помедлив, накрыла темный треугольник внизу живота.
— Расстаться с ней мне было жаль, — дрогнувшим голосом продолжал Бо, — и, чтобы ей не дать уйти, спросил я
Его пальцы исследуют ее тело, погружаются в него, а глаза темнеют от страсти. Взгляд тяжелеет, и Аля чувствует себя словно под гипнозом — она оторваться не может от него, растворяется в его глазах и весь ее мир сосредоточен сейчас только в них, а больше нет ничего, кроме его голоса, читающего ей этот странный, но безумно красивый стих.
— Она подушку принесла под изголовье мое. — Продолжал он проникновенным голосом. — И так мила она была, что крепко обнял я ее. В ее щеках зарделась кровь, два ярких вспыхнули огня. — Коль есть у вас ко мне любовь, оставьте девушкой меня!
Его рука скользнула кончиками пальцев по ее животу и накрыла ладонью полушарие груди. А потом Бо не выдержал и приник с поцелуем к ее губам. И Але поняла, что со стихами он точно перегнул — они сработали лучше любой прелюдии — она безумно хотела его сейчас. Однако Богдан не закончил.
— Продолжим, — он перевел дыхание, — был мягок шелк ее волос, — он накрутил на палец ее локон, — и завивался, точно хмель. Она была душистей роз, та, что постлала мне постель. А грудь ее была кругла, — кончик пальца обводит окружность ее груди, касается напряженного соска, Бо меняет положение тела и накрывает ртом вершину второй груди, отрывает от нее, прижимается щекой к ложбинке между грудей девушки и продолжает хрипло, — казалось, ранняя зима своим дыханьем намела два этих маленьких холма.
Богдан приподнимается на локтях и нависает над ней.
— Я целовал ее в уста — ту, что постлала мне постель, — он накрывает своим ртом ее губы, сладко целует, продолжает, — и вся она была чиста, как эта горная метель.
— Я больше не могу! — Признается Аля, прерывисто дыша. — К черту стихи, иди ко мне!
Он и не пытается спорить. Подхватывает ее за талию и сев на постели, увлекает ее за собой, усаживая на свои бедра. Аля обнимает его за плечи, чувствуя, как он наполняет ее тело собой, только сейчас это больше не несет в себе неприятных ощущений, наоборот, это такой сладкий миг, что она стонет и крепче прижимается к нему. Он находит ее губы, целует ее, а его ладони сжимаются на ее ягодицах, помогают ей двигаться на нем, задают темп его проникновений в ее тело. В его руках она кажется себе такой маленькой и хрупкой и это невероятно возбуждает, заводит. Аля закрывает глаза и чувствует его внутри себя, чувствует, как он двигается там, как касается чего-то каждым толчком. Чего-то невероятно чувственного, от чего по ее телу растекается жар, ударяет в голову, заставляет ее кружиться. Але кажется, что вокруг закончился кислород.
Жарко.
Невыносимо сладко.
Невозможно это терпеть.
— Богдан…. — Простонала девушка.
— Все хорошо, малышка. — Прерывисто шепчет он в ответ. — Расслабься и не думай ни о чем. Только обо мне.
Она открывает глаза и цепляется за его взгляд. И мир ее проваливается в них, увлекая ее за собой. Ей так хорошо, что она даже не дает ему ее поцеловать, полностью сконцентрировавшись на своем наслаждении, боясь, что любая мелочь вдруг сможет его прервать. Она не может сдержать стоны, потому что внутри нее созрело нечто настолько огромное, что его просто невозможно удержать в груди.