Час мужества
Шрифт:
И мне показалось, что именно в эти минуты я узнавал Кимстача.
Грохот боя постепенно затихал. Смолкли пушки Малахова кургана. Бойцы выбирались из двориков и шли ужинать, а затем как ни в чем не бывало возвращались к кустам сирени и скворечникам. И здесь уже в «мирной» обстановке мне представился случай убедиться в высоком командирском авторитете Кимстача.
Бойцы-артиллеристы услышали, что на переднем крае, там, во владении Кимстача, ранен боец, и Матюхин разрешил для замены подобрать человека.
И тут началось буквально паломничество к Кимстачу.
— Товарищ младший лейтенант! Возьмите к себе. Хочу служить под вашим командованием.
Пришел даже командир отделения телефонистов из роты связи.
— Желаю вместе с вами воевать, — отрапортовал он. — Возьмите — жалеть не будете. УКВ знаю как свои пять пальцев. Линию могу наводить. В разведку будем ходить вместе. Возьмите, товарищ командир...
Он смотрел на Кимстача такими умоляющими глазами, что, право слово, трудно было ему отказать.
— Не хочется вас обижать, — убеждал его Кимстач. — Я ведь могу вас взять только рядовым. А вы командир отделения.
— Звание-то у меня никто не отнимет, — не унимался связист.
...Меня удивило тогда, почему артиллеристы выбрали для командного пункта такой приметный ориентир, как Корниловский бастион. Кимстач, ничего не объясняя, показал на дощечку, прикрепленную к стене башни: «Здесь стояла кровать капитана 2 ранга Н. Ф. Юрковского». Это был памятник первой Севастопольской обороне. Капитан 2 ранга Юрковский командовал тогда героической батареей Малахова кургана... Оставаясь здесь, в той же самой каюте, наши моряки-артиллеристы как бы давали слово не посрамить славы русских моряков.
Прочитав надпись на башенной стенке, я посмотрел на Кимстача. На мгновение мне представилось, что мы на Малаховом кургане уже после войны. Жарко печет весеннее крымское солнце, благоухают яблони и миндаль, щебечут птицы в скворечниках, сколоченных когда-то крепкими матросскими руками, а на замшелой башне Корниловского бастиона рядом с первой горит еще одна надпись: «Здесь в Отечественную войну командовали артиллерией лейтенант Матюхин и младший лейтенант Кимстач».
Так мне представлялось, а что касается Кимстача, то он, разумеется, не думал о славе. Его волновало другое. Прощаясь со мной, он попросил:
— Если будете в Ленинграде, позвоните, пожалуйста, моей жене по телефону, расскажите, что видели. Ведь это наша обычная работа...
Я не забыл его просьбу и, когда вернулся в Ленинград, много раз снимал трубку и набирал нужный номер, но никто не отвечал. Тогда я разыскал адрес жены Кимстача. Увы, ее в Ленинграде не оказалось, и даже никто не мог сказать, жива ли она или эвакуировалась.
После войны Матюхин и Кимстач не вернулись домой. Семья Матюхина получила короткое извещение: «Пропал без вести». Но время вносит свои поправки. Четверть века спустя приехал из Киева в Севастополь черноморский моряк Григорий Прокофьевич Гусак. Приехал в те места, где сражался в июне 1942 года и был захвачен в плен. Ему удалось бежать, раненого, его приютили местные жители.
В ноябре 1942
— Они попросили еды, — рассказывал Гусак. — Хозяева накормили их, дали что было из продуктов.
В эту ночь они вышли к Днепру, переправились на другую сторону, затопили пароход и скрылись.
Стало быть, после того как наши войска оставили Севастополь, Алексей Матюхин не «пропал без вести». Он до последнего сражался с врагом.
Генерал Остряков
Во время одной из встреч с членом Военного совета Кулаковым открылась дверь и, попросив разрешения, быстрой, легкой походкой в кабинет вошел невысокий, худощавый генерал в морском кителе с широкими золотыми галунами и голубыми просветами на рукавах.
— Знакомьтесь, — сказал Николай Михайлович. — Единственный в своем роде генерал. Командует авиацией на земле и в воздухе.
Слова «генерал» и тем более «командующий» совсем не вязались с удивительно моложавой наружностью Острякова, не замедлившего вставить:
— Идет война, товарищ член Военного совета, и никого этим не удивишь. — Остряков поторопился перевести разговор на другую тему, развернул перед Кулаковым фотопланшет и попросил разрешение, доложить результаты воздушной разведки.
— Окончательно уточнили. Две батареи крупнокалиберные и одна зенитная. Удалось заснять вспышки, — сказал он, показывая карандашом на белые точки, отчетливо выделявшиеся на фотопланшете.
— Кто снимал? — удивился Кулаков. — Прямо-таки ювелирная работа. Тут никакой лупы не нужно. Все как на ладони. Генерал Петров просил вас завтра еще поработать. Можете?
— Так точно! У нас на завтра намечено несколько ударов вот по этим целям.
Остряков развернул карту переднего края: острие стрел было направлено в сторону противника. — А как насчет прикрытия? — спросил Кулаков.
— Предусмотрено. Четыре «Чайки».
— Почему не указано, кто командует группой прикрытия?
— Разрешите мне?! — Это было сказано так, будто для самого Острякова дело решенное. Кулаков с укором глянул на него:
— Нежелательно, Николай Алексеевич! Я вам не раз сообщал точку зрения Военного совета. Для работы в воздухе у нас много хороших летчиков, а командующий ВВС — один...
— Товарищ член Военного совета, на этот раз прошу сделать исключение. Хочу проверить штурмовиков. Прошлый раз никто толком ничего не видел. Утверждали, будто батареи противника уничтожены, а они живехоньки.
Кулаков покачал головой.
— Я не вижу необходимости вам лезть в эту кашу. Посовещаюсь с командующим и решим.
Они еще долго рассматривали план и обсуждали детали завтрашних полетов. Наконец Остряков освободился и пригласил меня ужинать. Он сам сидел за рулем машины и, пока мы ехали по затемненным улицам, не без юмора рассказывал: