Час оборотня (сборник)
Шрифт:
— Не опоздаем, — добавил Василий.
— Я мог бы и к девяти прийти.
— Зачем, так очен луче, — расплылся улыбкой Осип, глазом охотника оценивая мой рюкзак и вместительную фляжку у пояса. У них за плечами были легкие поняжки, а у Василия в руках пальма. Я на всякий случай прихватил два спиннинговых удилища. Десятиметровая щука — дело нешутейное. Солнце все еще висело над тайгою, и дневной жар не опал, но перетек в липкую духоту, и даже у реки дышалось тяжело.
Осип с Василием проворно столкнули на воду лодку, и мы без долгих сборов поплыли вниз по Авлакану.
Василий, стоя на корме, отталкивался длинным шестом. Движения его рук и тела были легкими. Я поудобнее устроился на передней банке. Быстрое течение подхватило, и кормчему оставалось только направлять лодку по нужному фарватеру.
Спутники мои молчали, и это очень устраивало меня.
Я смотрел вперед, наслаждаясь,
Недавний, редкий по силе паводок бедою промчался по всему Авлакану. Во многих селах унес он и разрушил бани, прибрежные постройки, порушил берега, с корнем повыворачивал тайгу, а в самом верховье обрушился на скалы перевалочной базы. До сих пор по реке в ивняках, в тайге, а то и просто на плаву можно было увидеть то бочку с бензином, то ящик с маслом, а первое время мужики вылавливали бутылки: шампанское, спирт, водка плыли утиными выводками, подняв над водою головки. Погулял Авлакан, погуляли и люди.
Каждые семь-восемь лет река учиняет буйство, но столь разрушительного не помнили даже глубокие старики. Паводок не всегда сопрягается с обилием снега, с быстрым таянием. Бывает, что необъяснимо полнеют источники, в изобилии питающие реку солоноватой, а порой и горячей водой. Словно бы земля, почувствовав избыток влаги внутри, сама по себе выталкивает ее, переполняя эту богатую на причуды реку.
Я то и дело отмечал по берегам разрушительную силу прошедшего паводка.
Течение снова подбило нас к правому берегу, и Василий сел на весла, глубина реки не позволяла плыть с шестом. Крутая излучина, мег, еще один мег…
И вдруг перед глазами открылась картина, которую, вероятно, никогда в жизни не доведется увидеть мне.
Громадным спящим медведем в густой шубе тайги поперек Авлакана лег увал Медвежий. Тяжелая голова уткнулась мордой в каменные россыпи, горбатая спина выгнулась к небу, тесно поджаты под брюхо задние лапы, а передние, чуть расставленные, держат всю тяжесть тела на себе. Пьет медведь, приникнув мордой к Авлакану, пьет так уже многие века. Нигде не видел я такого слепка с живого существа, такого анатомически точного и увеличенного природой до громадных размеров. Но самое поражающее в этой картине была зияющая рана на боку исполина. Громадный клок шкуры вместе с мясом был вырван, и в ране ясно были видны белые ребра, по которым струилась, окрашивая воду в реке, медвежья кровь.
Увидев это, я почувствовал, как озноб охватывает тело ожиданием того, что вот это чудовище оторвет пасть от воды и закричит тем отчаянным криком безысходности, которым кричал когда-то убитый мною медведь.
Было это в Охотском море. Я поддался на уговоры двух местных товарищей, наша партия тогда базировалась на Тугурском полуострове в крохотном рыбацком поселке Ангача, и согласился поехать на охоту, благо работы не начинались и я вот уже вторую неделю ждал прибытия грузов и рабочих. По всему побережью дали на неделю нелетный прогноз, но у нас на Тугурском было солнечно и ясно. Связавшись с базой экспедиции по рации, я получил подтверждение, что раньше чем через восемь дней не стоит даже надеяться на приход вертолетов. Решив, что при удаче смогу обеспечить партию мясом, я легче обычного поддался на эту авантюру. Охота — дело серьезное и требует сосредоточения всех сил, внимания и души. Вот почему, страстный охотник, я редко участвую в охотах, стихийно возникающих, абы убить время, а может быть, и зверя. Но тут поддался. Два дня безрезультатно плыли мы вдоль оголовка Тугурского полуострова, далеко выходящего в море, в надежде выследить медведя. Зверь часто выходит в скалистые бухты и, крадучись за камнями, во время прилива охотится на нерпу. Охотится он так самозабвенно, что подчас не замечает, как попадает под пулю, не услышав за прибоем ни стука мотора, ни крика людей, ни выстрела. Мы уже собирались вернуться, как вдруг увидели громадного белокрылого орлана, застывшего на голой скале. За этой птицей безрезультатно охотился я несколько лет, имея разрешение на ее добычу для музея Центрального научно-географического общества, членом которого состою. На море был прилив и шла довольно валкая волна, к тому же до скалы было никак не меньше двухсот метров, так что стрелять, пожалуй, было бесполезно.
Наш моторист, главный закоперщик этой охоты, на которого я безотчетно злился за всю эту авантюру, небрежно сплюнув, сказал:
— Василий Кузьмич, с такого расстояния, я думаю, вы и в слона не попадете.
Как ни глупо, но эта фраза решила судьбу орлана. Установив прицельную планку на дальность чуть больше двухсот метров, я вскинул карабин. Сильно качало, и цель моя то взмывала в небо, то падала к морю. Но, продолжая упорно целиться, я старался совместиться с этим покачиванием и дважды удачно ловил на мушку громадную птицу. Мне казалось, что прошло много времени, прежде чем был спущен курок, но другой мой спутник, по прозвищу Маршал, утверждал потом: выстрел был произведен почти навскидку. Но какой выстрел! Я до сих пор считаю — это была самая нелепейшая случайность, какая может быть только на охоте, но тогда, чтобы насолить мотористу, небрежно сказал:
— Гляди, мазила, как надо стрелять!
Орлан, не успев даже вскинуть крыльев, камнем рухнул в море. Это был редкий экземпляр — размах крыльев чуть не доставал двух метров, лапа была равна моей ладони, а когти, как крючья, отливали стальной роговицей и были необыкновенно остры.
Что было делать после столь удачного выстрела? Конечно, продолжать путь и сунуться за последний мыс в открытый океан. Так мы и сделали. За мысом океан ревел неистово. Он гнал громадные синие в бешено белом оскале волны, грохотал и стелил перед утлым суденышком такие скаты в пучину бездн, что сердце отказывалось работать, а мозг отметил последние секунды жизни. Как не разбило нас на том мысу, именуемом мысом Надежды, не знаю (то тоже относится к странным случайностям бытия), но только отчетливо помню стремительный полет в разверзшуюся пропасть, и белые черепа камней на дне ее, и вздыбившийся над нами, закрывший небо вал воды с отчаянно загибающимися в конвульсии исполинскими когтями. Мы почти коснулись скользкого, дышащего холодной неистовостью дна океана, как вдруг какая-то сила, не в пример той, что ввергла нас в пучину, легко вынесла к небу и, качнув, как на гигантских качелях, унесла за мыс. Тут океан был относительно спокоен.
Я впервые глянул на лица своих товарищей — они светились, словно бы просвечивались насквозь, настолько бледны были и отрешены. Моторист сжимал такой же, лишенной плоти рукой руль мотора, и самое удивительное, что он работал и удерживал нас на нужном направлении. Маршал глядел куда-то мимо всего и, вероятно, что-то видел, поскольку, пристыв всем телом к лодке, все-таки стремился куда-то, противясь этому движению. Каким был я, трудно сказать, поскольку никто из моих спутников меня не видел. И моторист потом серьезно утверждал, что будто бы меня в лодке не было, то ли я лежал на дне ее, то ли меня смыло. Но в тот момент, когда он осознал себя, был один Маршал, и первое, что напугало, — мое отсутствие, а значит, моя смерть.
Океан с нами обошелся гуманно, показав, что он такое, и вернул к жизни. Позднее Маршал утверждал, что все это произошло из-за орлана. Не надо было его убивать. Но, с другой стороны, если бы не орлан, то мы не решились бы продолжать нашу странную охоту и вернулись. Во всяком случае, за мысом океан стал как океан во время средненького прибоя. В нас очень быстро восстановился спортивный дух охоты. Не прошло и получаса, как…
— Вот он! — закричал Маршал и, вскочив в полный рост, переломил свою двенадцатикалиберную бескурковку. Моторист тоже вскочил, вытаскивая из-под себя пушкоподобную «бельгийку».
Среди прибрежных валунов в громадной скалистой бухте, не обращая внимания на окружающее, охотился медведь. Он показался мне в первое мгновение медвежонком, и в том была большая ошибка. Раз за разом грянули выстрелы. Я подхватил карабин, уловив, как стремительно приближается ко мне берег, и, услышав шум камешника на прибойной волне, выпрыгнул за борт. Вода подхватила меня под мышки, но я все-таки, поборов отвальную ее силу, выбежал на берег, держа высоко над головой оружие. Я успел отметить, что наше суденышко, которое неминуемо должно было бы выкинуть на берег, поскольку моторист, забыв о моторах, пулял по медведю, тяжело вскарабкалось на вал и пошло в океан носом на волну. Это я отметил краешком сознания, а сам продолжал бежать в тяжелой мокрой одежде все дальше от прибоя, силясь найти взглядом зверя. И он восстал передо мною: громадный, нимало не обеспокоенный выстрелами. Ни одна пуля даже близко не достигла цели, а мы успели выстрелить самое малое по два раза. Медведь скрытно крался к белым камням, на которых грелись нерпы. И опять ничто не остановило меня от рокового шага: ни громадность зверя, ни его дикая сила, ни ловкость, с которой он передвигался по берегу, ни его коварство и ни отсутствие товарищей. Припав на колено, я выцелил зверя и выстрелил. Пережитое ли на мысу Надежды, неосознанный ли страх, когда стреляли мы по медведю, а наш кунгас гнало на скалы, холодный ли океан или мой тяжелый до беспокойной стукотни сердца бег помешали попасть в цель. И на этот выстрел зверь не отреагировал. Тогда, теряя рассудок в таком опасном охотничьем азарте, я выпустил подряд еще три пули, но тщетно. Медведь кинулся в скалы. И снова я услышал обидные слова моториста: «Вы и в слона не попадете».