Час пробил
Шрифт:
Харту нечего было гадать, кто такой Марио Лиджо. Ему было достаточно открыть досье и перелистать несколько страничек. Двадцать четыре года. Рост 192 см, сложение атлетическое, место рождения — калабрийская деревушка Реджо. Здесь были даже любезно пересланные французской полицией отпечатки всех десяти пальцев Марио, прикосновение которых, вскружило не одну женскую голову, вне зависимости от возраста, национальной принадлежности и вероисповедания их владелиц.
Начальник полиции лениво переворачивал страницы: специализируется на американках. Харт прекрасно представлял, что просто американки вряд ли интересуют па редкость красивого Марио Лиджо. Его могли интересовать только богатые американки,
В строке с грифом «Мотивы отъезда из Европы» было написано: «В момент переезда не преследовался. Предположительно, установил контакт с эмиссарами Нового Света и решил попробовать себя в более масштабных делах. Вероятно, будучи альфонсом-профессионалом, решил наконец сорвать крупный куш, в качестве объекта вымогательства избрав миссис Лоу». Возможно, что справедливы обе версии: начало более крупного дела и решающий шаг на пути достижения финансовой независимости (имеется в виду миссис Лоу и ее состояние).
Вот уже более года Марио Лиджо работал в похоронном
бюро. По сведениям людей Харта, ничем предосудительным не занимался и никаких контактов с преступным миром не имел. Инкриминировать ему можно было разве что одновременную связь и с Розалин Лоу, и с Лиззи Шо. Но поскольку Лиджо не был женат, а обе его избранницы не состояли в законных браках, то получалось, с точки зрения уголовной полиции, что поведение Марио Лиджо безупречно. Бог, разумеется, имел основания гневаться на Марио за некоторую беспорядочность связей, но у бога столько объектов для праведного гнева, что одному немудрено и затеряться среди других, и это удалось Марио Лиджо.
Всего этого Элеонора Уайтлоу не знала и смогла бы узнать, лишь нанеся визит начальнику полиции Роктауна. Однако она отогнала машину с места, на котором стоянка была запрещена, заглушила мотор и решила не торопясь обдумать ситуацию.
Если считать, что в доме не было посторонних, то можно было подозревать всех, кто там находился. А именно: Лиззи Шо, служанку, Марио Лиджо, ее дружка, и садовника. О садовнике она еще ничего не знала и только слышала от Лиззи, что именно он спускает с цепей догов мистера Лоу. Именно поэтому сейчас ее мысли были сосредоточены на садовнике. Если Лиззи она уже видела, о Марио Лиджо, по крайней мере, слышала из уст Лиззи, то садовник оставался почти бесплотной фигурой, без имени и лица. По вполне понятным причинам, в начале расследования ее всегда больше интересовали люди, о которых было меньше известно. Ничего странного, так и должно быть. Кажется, если о человеке ничего не известно, значит, он сам приложил к этому руку. А зачем? Не скрывает ли он чего-то? А если скрывает, то что?
Она включила мотор и медленно поехала вдоль тротуара, не обратив внимания на поглядывавшего на нее из окна Харта.
Таких роз Элеонора не видела никогда, так же как никогда не видела такого садовника. Почему-то она считала, что садовник — нечто среднее между добрым волшебником Санта-Клаусом и милым, добродушным, чуть чудаковатым старичкам, из тех, что всегда сидят на бульварах городов. Нет, садовник, который стоял перед ней, был совсем
Садовник сжимал огромные никелированные ножницы. Он обрезал несколько полуувядших роз, расправил стебли куста — и все это для того чтобы найти прекрасный бутон Элеоноре.
— Война, — глядя куда-то вдаль, ответил он. Потоги положил руку на огромную розу, еле касаясь ее сильными пальцами, как кладут руку на голову младенцу, и повторил: — Война…
Значит, ему по меньшей мере пятьдесят, и сейчас никто не смог бы убедить Элеонору, что этот человек готовил преступление;.ей казалось, что люди, после крови и окопов начавшие выращивать розы, сделали для себя какие-то чрезвычайно важные выводы.
— Я хотела бы поговорить с вами, — начала Элеонора.
— Понимаю. Мистера Лоу жалко, славный человек, несчастный, природа обрекла его хотеть гораздо больше, чем мочь.
— Скажите, Пит (так звали садовника), что произошло в тот вечер?
Они сели в маленькой ротонде, увитой плющом, он вытянул простреленную ногу, положил ножницы на столик с гнутыми ножками и медными шишками на углах и медленно заговорил:
— В тот вечер? В тот вечер не произошло ничего особенного. Вон два окна моей комнаты, — он показал на окна первого этажа, — из них я могу прекрасно видеть, кто приходит, кто уходит. В тот вечер, часов в семь или чуть позже, пришел ухажер нашей Лиззи. — От Элеоноры не укрылось пренебрежение, с которым садовник говорил о Марио Лиджо. — Часов около девяти или в самом начале десятого он ушел.
— Может быть, вы что-то перепутали, и это был не Ли-джо, или он ушел вовсе не в начале, десятого, а среди ночи?
Пит посмотрел на Элеонору — в его взгляде сквозили и симпатия, и предложение помощи — и тихо, так тихо, что шелест листьев в кронах деревьев сделал слова еле слышными, произнес:
— Я ничего не путаю. У меня сейчас такой период жизни, когда что-то путать было бы непозволительной роскошью.
Элеонора ничего не спросила про период — мало ли у кого какой период в жизни и почему, — но про себя раз и навсегда решила, что Пит принадлежит к породе так называемых надежных людей. Может, не бог весть как умен. Может. Может, не бог весть как хитер, удачлив, предприимчив. Может. Но всегда надежен, в любое время дня и ночи, в любую погоду. Природа выпускает таких людей в жизнь и в графе «предназначение» пишет: быть надежным.
— А что-нибудь еще? Может, все-таки было что-то необычное, не такое, как всегда?
Пит взял ножницы и стал аккуратно подстригать траву, зеленевшую в ротонде. Он случайно коснулся ноги Элеоноры и смущенно пробормотал: «Извините». Потом поднял голову, чуть подумал и, как бы делясь с ней своими предположениями, заметил:
— Машин в этот вечер было больше, чем всегда. Одна длинная два раза проезжала вдоль ограды. И в соседнем квартале, вот там, где к нашей территории примыкает дорога, тоже было больше машин.
— Что значит — больше?
— Не знаю, что значит. Просто у меня было такое ощущение, что машин больше, чем обычно.
— А выстрел вы слышали?
— Прекрасно: хозяйский «манлихер». Я вообще по звуку выстрела и калибр могу назвать. Не всегда, конечно, но часто не ошибаюсь. Например, когда Харт палит из своего армейского автоматического пистолета калибра одиннадцать, сорок три — я сразу узнаю его. Хотя, когда я воевал, таких пистолетов уже не было. — Он внезапно замолчал и многозначительно прибавил: — Но это еще далеко не все, что я слышал.