Час пробил
Шрифт:
— Вы про выстрел?
— Да, про выстрел и еще про то, что после выстрела минут через десять, может чуть больше или чуть меньше, я услышал, как на малых оборотах, на самых малых, заработали двигатели двух автомобилей. Я выглянул в окно — ни на одной из примыкающих дорог не было видно ни света фар, ни габаритных огней, а двигатели работали, я даже слышал, как шуршали шины по гравию.
— Что вы хотите сказать? — Элеонора первый раз сегодня почувствовала легкое волнение, даже наклонилась к Питу, стараясь услышать его как можно лучше. Волосы скрыли ее лицо.
— Я хочу сказать, что через несколько минут после выстрела недалеко от нашего дома включили двигатели двух машин, а никаких огней видно не было. Значит, кто-то стре—
милея
— Откуда?
— Откуда? Я не знаю — откуда, знаю только, что это было недалеко от нашего участка и почти сразу после выстрелов.
Элеонора откинула назад волосы.
— Нам это ничего не дает. Вы утверждаете, что на участок никто проникнуть не мог — собаки были спущены. Лиджо ушел из дома после девяти. Так? Так, — ответила она себе. — В три часа ночи, когда раздались выстрелы, в доме были только вы, Лиззи и сам Дэвид Лоу. Так? Так. Ну и что: какие-то две машины отъехали, не включая фар? Скорее всего, юнцы развлекались с подружками илп какой-нибудь подвыпивший водитель не хотел попасться на глаза ребятам Харта. Вот и все. Так?
— Не мне решать, так или не так. — Пит щелкнул ножницами. — Это ваша професспя, а моя — выращивать розы. — Он собрал в кучку срезанную траву, давая понять, что больше ему прибавить нечего.
День незаметно подошел к концу. В город вползал вечер. Элеоноре нужно было возвращаться домой, ее ждала маленькая Нэнси. „Они жили более чем в полутораста милях от Роктауна, в большом городе.
Когда она приступала к расследованию, в первый его день, особенно к концу, ее охватывала паника: полная неразбериха, абсолютная нелепость происходящего, отсутствие побудительных мотивов к совершению преступления у кого-либо из тех людей, кто так или иначе оказался причастным к событию.
Сначала надо разбить всех, кого она встретила сегодня, на приятных и неприятных. Конечно, такая классификация весьма спорна, но для себя она часто ею пользовалась в начале дела. С чего-то же надо начинать. К тому же бывший шеф, с сожалением отпуская ее с работы, говорил: «Женщина-сыщик встречается не часто, а раз так, вы должны научиться максимально использовать женскую интуицию в нашем деле, я подчеркиваю: именно женскую». Поэтому Элеонора делила всех, кого, она встретила сегодня, на плохих и хороших. Кроме того, в ее классификации существовали типы, которые в равной степени могли считаться как хорошими, так и плохими. К безусловно хорошим Элеонора отнесла садовника Пита, к безусловно плохим — миссис Розалин Лоу и Марио Лиджо, которого даже не видела. И наконец, к промежуточному типу она отнесла самого Харта и Лиззи Шо. Полицейский Джоунс вообще не был ею включен ни в какой тип, поскольку казался ей фигурой совершенно незначительной во всей этой истории.
Марио Лиджо сидел в бюро. Вдоль стен стояли крышки гробов, обитые изнутри самыми разными по цвету и. качеству материалами, точно отвечающими финансовым возможностям будущих покойников или их близких. Марио был расстроен, потому что ему с его делами никак не стоило оказываться вечером в доме, где ночью происходят, такие идиотские события. Конечно, его дурочка, как называл он про себя Лиззи Шо, скажет, что он ушел еще задолго до ночной пальбы. Но кто это подтвердит? А Лиззи никто не поверит, зная, в каких отношениях она с Марио. Толстый ублюдок Харт посадит его перед собой, раскроет бредни таких же легавых, как он — правда, с налетом гальской легкости, — и скажет: «Началось? Я предупреждал, Казанова, — это не Европа. Здесь тебя упекут в два счета, и никакие вздыхательницы не помогут. Нашему судье семьдесят два года, а когда он напяливает парик, то ему и все сто семьдесят можно дать. Самому младшему из присяжных окажется за шестьдесят, семья для них — святыня, так что на твою фигуру, вместе с твоими метр девяносто два, всем просто наплевать, а вот то, что ты, сукин сын, спишь с католичкой и морочишь ей голову — тебе зачтется. К тому же мистер
Лиджо встал, прислонил лежащую на полу крышку к стене. Теперь у шероховатой тусклой стены стоял арсенал из семи крышек, которыми можно было прикрыть грехи многогрешных жителей Роктауна, отправляющихся в последний путь.
Самое скверное, что в этом чертовом городишке у него не было друзей, к которым можно обратиться за помощью. Никто не стал бы запугивать кого-либо ради него, Лиджо, никто не стал бы брать деньги, которые в принципе здесь
берут, как и везде, но он, Марио, не знал, сколько, кому и как здесь следует давать. Недаром один из друзей говорил ему перед отъездом: «Не суйся туда! У них там свои правила, и нам их ни черта не понять до самой смерти. Клянусь девой Марией!»
Единственный человек, с кем можно быть откровенным и то в известных пределах, — Розалин Лоу. Они познакомились более года назад, когда Розалин отдыхала в Европе. К тому времени Лиджо сильно устал от приключений, а его обожательницы стали значительно прижимистее, особенно в заключительной фазе романа. Друзья объяснили это, с одной стороны, инфляцией — они с гордостью произносили звучное слово, не сходящее со страниц газет, с другой стороны, полчищами черноглазых мальчиков, оливковой кожей и фигурами никак не уступающих Лиджо, но обладающих явным преимуществом — им по семнадцать, в то время как Марио уже перевалило за двадцать четыре. Один из его ближайших друзей, тоже альфонс-профессионал, говорил: «В нашем деле еще сложнее, чем бабам. У тех хоть есть косметика, а нам что делать? Да еще пей и кури с этими курвами до одурения».
Поэтому, когда появилась Розалин Лоу, Лиджо решил сделать решающий шаг. Он удачно симулировал влюбленность: в конце концов, от естественности игры зависело его будущее. Миссис Лоу вначале отнеслась с должной осторожностью к обожанию Лиджо — ей было далеко не двадцать, и она далеко не в первый раз отдыхала на знойном Лазурном берегу. Но, по-видимому, каждой женщине свойственно ошибаться относительно тех чувств, которые она может вызвать у мужчины. Прекрасное заблуждение, иначе женщины были бы попросту невыносимы.
Миссис Лоу рассчитывала пробыть в Европе не более месяца, а пробыла более двух. В письмах к сыну, а общаться с ним на расстоянии было единственной обязанностью, которую она свято выполняла, она писала:
«Мой мальчик!
Если бы ты знал, как я волнуюсь, оставляя тебя одногона длительный срок. Думаю о тебе постоянно. Не слишком ли ты растрачиваешь себя? Поверь, мишура светской жизни, попойки и кутежи не стоят и минуты утренней прогулки, когда идешь по песчаным дорожкам, вверху шумят сосны», и время от времени слышен глухой стук шишки, падающей на сырую землю. Давно ли последний раз ты совершал такую прогулку? Прости, но мне кажется, давно. (Про шишки
и сосны миссис Лоу бессовестно списала из какой-то книжечки, которая попалась ей на глаза. Она никогда ле ленилась казаться лучше и тоньше, чем была па самом деле. Зато дальше шел текст, знакомство с которым не вызывает пи малейших сомнений в авторстве Розалин.) Как твои дела? Я говорила с моим адвокатом, и он сообщил, что акции, в которые мы вложили окрло ста восьмидесяти тысяч прошлым летом, стремительно пошли в гору. Это хорошо! Я просила бы тебя, чтобы Пит в один из дней, когда он не будет в отлучке, привел в порядок мои цветы, особенно оранжерейку с тигровыми орхидеями. Ты знаешь, как я их люблю и как расстроилась бы, случись с ними неприятность. К тому же, если ты помнишь, я заплатила за них кучу денег.