Час пробил

Черняк Виктор

Но ничего этого миссис Уайтлоу не сказала, а только морщила лоб:

— Сейчас вспомню, сейчас. Как же называлось это проклятое средство? Только что вертелось на языке и вылетело…

— Можно и в следующий раз, — великодушно разрешил Джоунс.

— В следующий раз уже не поможет. Сок сильно въедается в ткань. Будет поздно.

— В крайнем случае, — доверительно сообщил Джоунс, — я ее просто выброшу, рубашку то есть, и дело с концом.

— Это идея, — поддержала Элеонора.

— Еще какая, — согласился Джоунс и снова начал детально изучать фигуру миссис Уайтлоу.

Элеонора

попрощалась. Она собиралась заехать к Солу Розенталю. И у нее родилась идея — не такая замечательная, как посетившая Джоунса идея выбросить рубашку, — но все же вполне приличная, особенно если бы она подтвердилась.

Логично было предположить, что если разные, на первый

взгляд совершенно разные люди, рекомендуют одно и то же, то их может что-то связывать… Миссис Уайтлоу рассуждала так. И Харт, и Барнс, и Розенталь, каждый по-своему, рекомендовали ей отказаться от следствия. Это раз. И Харт, и Барнс, и Розенталь были примерно одного возраста, от пятидесяти пяти до пятидесяти восьми. Эта мысль пришла ей в голову, когда сержант Вебстер сообщил, что помимо Марио Лиджо улетели еще три джентльмена лет пятидесяти пяти. Конечно, джентльмены к событиям, интересовавшим Элеонору, отношения могли не иметь. Она просто представила их, людей одного возраста, одних взглядов, мирно и доверительно беседующих друг с другом. Так обычно беседуют между собой люди, имеющие общее прошлое. Вот в чем была суть идеи миссис Уайтлоу. Общее прошлое! Нет ли общего прошлого у Харта, Барнса и Розенталя? И это было два.

Если мужчина на четверть века старше собеседницы, а собеседница хороша и не глупа, то можно предположить, что она сумеет с толком использовать эту разницу. Особенно, если вспомнит, что мужское тщеславие отнюдь не уступает женскому.

Через несколько минут Элеонора дергала цветистый кашемировый шнур, привязанный к языку пиратского колокола. Она почему-то решила, что такой колокол был непременной принадлежностью корабля флибустьеров. Однако на треножный звук откликнулся человек совсем мирной наружности, смешной и уродливый, — Сол Розенталь. Единственно, что могло роднить его с верными слугами Веселого Роджера, так это вынужденное безделье и постоянное безденежье.

Маленькие ножки прошаркали по выложенной каменными плитками дорожке, звякнул замок, и хозяин наградил миссис Уайтлоу самой ослепительной улыбкой, на которую был способен:

— О! Миссис Уайтлоу! Искренне рад. Сегодня вы пришли как раз вовремя — есть чем угостить вас.

Элеонора поблагодарила смешного человечка, напоминавшего простака из «Белоснежки», с той лишь разницей, что простаком он никогда в жизни не был.

Через несколько мгновений они снова сидели в сумеречной комнате, со стен которой, с портретов и фотографий, укоризненно взирала безвременно ушедшая жена хозяина. На этот раз пыли не было, на окнах висели новые жалюзи,

а па столе стоял большой хрустальный стакан, утопленный в изящном серебряном литье.

Пиво пьете?

Элеонора пожала плечами. Как раз пиво она не любила. После одного стакана сразу хотелось спать или лежать в теплой ванне, ни о чем не думая, изгнав мысль о деньгах, которые достаются с таким трудом; о муже, которому

она отдала лучшие годы жизни и который ушел так корректно, дружелюбно, можно даже сказать, обворожительно, что не оказалось сил порвать с ним; о преступниках, которые таинственно проникли в особняк Лоу, не оставив никаких следов своего пребывания.

— Так как? — повторил Розенталь.

Согласиться и не пить было гораздо проще, чем объяснять нежелание принять предложение хозяина.

— Пожалуй, немного можно. Полстакана, не больше.

Розенталь засиял и извлек из глубин громоздкого буфета второй хрустальный стакан.

— Прекрасное пиво, хотя Барнс утверждает, что пиво — враг номер один мочеполовых путей. Чудак. Ну и чудак.

На такую редкую удачу Элеонора и не смела рассчитывать — разговор только начинался, а имя Барнса уже прозвучало и без малейших на то усилий со стороны миссис Уайтлоу.

— Вы дружны? — безразлично спросила Элеонора.

Розенталь, видимо, сообразил, что его несколько занесло, потом, решив, что, в сущности, городок маленький⁷ и все знают всех, ответил:

— Не то чтобы дружны, нет. Скорее, давно живем бок о бок. Оба поселились в городе после войны.

— Барнс, конечно, воевал? — поинтересовалась Элеонора.

— Почему — конечно? — не скрывая досады, обиделся Розенталь. — Я тоже воевал, даже… — тут Розенталь спохватился и замолчал.

— Я имела в виду, что, поскольку Барнс врач, его призвали в первую очередь.

— Ну да, ну да, — поспешно согласился хозяин.

Дальше они потягивали пиво и молчали. Элеонора думала, что Розенталь, видимо, хотел сказать: я тоже воевал, даже вместе с Барнсом. Но потом решил промолчать об этом. Банки пива, которые Сол достал из холодильника, были точно такими же, как те, по каким палил Харт во дворе полиции.

— Как вы думаете, мистер Розенталь, сколько существует сортов пива? — Элеонора поднесла стакан к губам и смочила их горьковатой холодной жидкостью.

— Пива? В мире? Ну, не знаю. Тысячи, наверное. Настоящий любитель пива знает толк в нескольких десятках сортов, оценит достоинства «Хорсес пек» — имбирного пива, ячменного, но любит по-настоящему один-два сорта всю жизнь. Привязанность к пиву, как привязанность к женщине. Не смейтесь! Тут нет ничего странного. Конечно, вы можете пить разные сорта и марки, но по-настоящему привержены только одному-единственному.

— Вот уж не думала об общности судеб женщин и пива, — миссис Уайтлоу покачала головой и сделала еще один символический глоток.

— Я пью это пиво более тридцати лет и не променяю его ни на какое другое. На мой взгляд, лучшего пива нет. Как попробовал его в конце войны, так и полюбил навсегда.

Элеонора могла бы сказать, что знает, по крайней мере, еще одного человека, в холодильнике которого всегда можно найти такое пиво. И даже пустые банки он использует весьма изобретательно.

— Вы хотели о чем-то спросить? — Луч солнца упал на лысый череп Розенталя, осветив крупные матово-коричневые веснушки.

— Как назывался отель, где вы остановились в ночь с девятого на десятое? — спросила она первое, что пришло в голову.