Час пробил
Шрифт:
Если бы можно было удержать ее от дальнейшего расследования! Он так надеялся, что с побегом Марио Лиджо она успокоится. Теперь ситуация усложнилась. Его агенты сообщили: миссис Уайтлоу посещала особняк Лоу уже после того, как Дэвид покинул больницу, и уезжала оттуда очень поздно. Лоу — ходок хоть куда. Никто не мог бы убедить Харта, что весь вечер они болтали, помешивая горячий пахучий чай и отпивая маленькими глотками ром «Кюрасао».
— Вы, оказывается, не только сыщик-профессионал, но и интерпретатор любовных разрывов?
— А что? Когда-то я умел красиво ухаживать. Шампанское,
— Естественно, девушки разные, а цены одинаковые, — поддела Элеонора.
— Может, и так, — Харт вытянул ноги. Он стремился избежать тягостной беседы о гибели Барнса, не хотел думать и о своей роли в судьбе миссис Уайтлоу, ему нужен был простой человеческий разговор, ни к чему не обязывающий обе стороны. — В середине пятидесятых годов дюжина роз стоила пять долларов, флакон духов тридцать пять долларов, хороших духов, — он поднял палец вверх, — бутылка шампанского — двенадцать…
— Недорогая любовь. Повезло. Сейчас пришлось бы тяжелее! — Элеонора пошевелила затекшими пальцами и решила, что туфли непозволительно жмут.
— Да ну?! Теперь я не очень-то в курсе цен на всякую дребедень.
— В вашем возрасте мужчина хорош сам по себе, без подношений, — поощрила Харта его посетительница, — тем более что сейчас дребедень, как вы говорите, головокружительно выросла в цене. Дюжина роз — шестнадцать долларов, флакон хороших французских духов — две, а то и три сотни, бутылка шампанского — шестьдесят пять… Если вам взбредет в голову подарить мне кольцо с бриллиантом всего в карат, вы разоритесь на несколько тысяч, а в середине ваших любимых пятидесятых такое удовольствие обошлось бы не столь ощутимо для холостяцкого бюджета.
— Я-то считал: чем старше, тем больше с тебя причитается этих самых подношений, — вздохнул Харт. — Никогда не знаешь, что лучше, что хуже. Представьте случай: доктор, ну тот же Барнс, только помоложе лет на двадцать, едет по срочному ночному вызову спасать женщину, в которую влюблен. Красотку типа Розалин в юности. На пустынной дороге сбивает другую молодую женщину, допустим, вас. Простите за бестактную параллель, она нужна, чтобы хоть как-то уравновесить достоинства потерпевших. Что ему делать? Забыть о вызове к любимому человеку, — Харт спедалировал на слове «любимому», — или бросить истекающую кровью прекрасную незнакомку? Ужасно и то, и другое, правда? Но незна-комка-то здесь, под колесами. А Барнс — врач, дававший всякие там клятвы не оставлять людей в угрожающем их жизни положении…
Намек был прозрачным: стоит ли ездить по вызову за сотни миль, уважаемый частный детектив, если в твоей Атланте убивают детей? Или она ошибается?
— Я думаю, господин начальник полиции, — потупившись как школьница, ответила Элеонора, — что, несмотря на пустынную ночную дорогу, водителю следует отвезти сбитого пешехода, вне зависимости, смазлив тот или безобразен, в ближайшую больницу, а себя отдать в ваши руки. Иначе его загрызет совесть, надеюсь, знакомая с понятием «гражданский долг». А личное счастье… Что ж, надо быть осторожнее в пути.
Кажется, она тоже высказалась довольно ясно, не переходя на реалии. Совесть и долг — что еще помогает человеку сохранить себя в мире, не предполагающем свободы выбора?
Ее долгом могли бы стать и поиски детоубийц, будь на то приглашение. А Розалин Лоу — позвала, и она ездит этой дорогой, ездит по указателям своей совести, которые рекомендуют осторожность, но не осторожничанье. Потупилась же Элеонора потому, что не хотела, чтобы ее слова звучали пасторской проповедью пожилому Харту.
Тот предпочел скрыться в тени грустного юмора Уильяма Портера:
— Один парень из соседнего штата говаривал: «Совесть — это улика, которую ни один суд не примет к рассмотрению».
Воистину так: ненравящийся человек может иметь хорошие взгляды, а нравящийся — плохие. Однако и на этот раз они не переступили границу, за которой начинается взаимное неприятие, даже ненависть.
В кабинет вошел Джоунс, поклонился миссис Уайтлоу, бросив на нее весьма рассеянный взгляд. Это было настолько нетипично для Джоунса, что Элеонора подумала: «Выгляжу сегодня хуже некуда».
— Простите, сэр, — начал Джоунс, — на селекторе уже несколько минут горит лампочка. Звонят из города, из автомата. Поэтому я решил, что подождут, пока вы закончите. Но звонят уж очень настойчиво, может, поговорите?
Харт поднял трубку. «Он осунулся за последние дни, — думала Элеонора, — не так тщательно выбрит, как обычно, — торчат ослепительно белые точки на подбородке, и даже его всегда безупречные платки помяты и несвежи».
Харт молчал во время телефонного разговора — вернее, слушания, — не вставил ни единого слова. Через минуту-другую он опустил трубку и приказал Джоунсу:
— Свяжись с группами, которые ведут розыск на участке Барнса. Его там нет. Пусть сворачивают дела.
Харт поднялся, подошел к окну, вцепился пальцами в подоконник. Элеоноре показалось, что по широкой, обтянутой влажной тканью пропотевшей рубашки спине пробежала дрожь, как бывает, когда человек с трудом подавляет сотрясающие его рыдания. Начальник полиции резко повернулся, глаза его были пусты:
— Пересказываю, что говорил неизвестный. Слово в слово. Неизвестный, который звонил сейчас по телефону. «Мистер Харт? Так вот, мистер Харт, если вы сейчас отправитесь на пляж по дороге к аэропорту, то сверните вправо у закусочной «Самоа» и дуйте прямо-прямо к морю. Вы увидите десять или двенадцать красно-синих маркизов и навес, на котором намалеваны слова: «Между роддомом и кладбищем — только любовь!» Под этим навесом лежит бетонный блок. Всего хорошего, мистер Харт!»
— Что это означает?
— Это означает, что под навесом лежит цементный гроб. Или вы имели в виду, что означают слова, украшающие навес?
— Со словами мне все ясно, — Элеонора поднялась, взяла сумку и, казалось, спрашивала: «Мне удалиться?»
— Хотите поехать с нами?
Харт подобрался, пристегнул кобуру, низко натянул фуражку. Элеонора кивнула.
— Джоунс, Джоунс, черт тебя дери, где ты там шляешься?! — закричал он.
Перед миссис Уайтлоу стоял обычный Харт: грубоватый, деловой, не допускающий возражений.