Час волка

МакКаммон Роберт Рик

– То здание, с трубами, - отважился спросить Майкл.
– Что в нем?

Лазарев не ответил. Майкл слышал только поскребывание его пальцев в бороде.

– Я и в самом деле мечтаю о небе, - сказал спустя некоторое время Лазарев.
– Облака, голубой простор. Если бы я увидел хоть одну птицу, я был бы целый день счастлив. Но над Фалькенхаузеном птицы летают редко. Он погрузился в молчание. Метцер опять принялся всхлипывать - ужасные, хватающие за душу звуки.
– Кто-нибудь, спойте ему, - сказал Лазарев на ломаном, но понятном немецком.
– Он любит, когда ему поют.

Никто не запел. Майкл уселся на вонючем сене, подтянув колени к груди.

Кто-то тихо стонал, стоны сопровождались булькающими звуками поноса. От противоположной стены камеры, которая была от него не далее чем в восьми футах, до Майкла доносилось хныканье слепой девушки. Он видел шесть фигур - бледно-голубых силуэтов. Он поднял руку и коснулся потолка. Ни лучика света не попадало в эту конуру. У него было такое ощущение, что потолок опускается, а стены приближаются друг к другу, вся камера сжимается, чтобы раздавить их, превратить в кровавое месиво. Конечно, это была иллюзия, но никогда в жизни он не желал так сильно глотка чистого воздуха и увидеть лес. Спокойнее, сказал он себе. Спокойнее. Он знал, что может перенести более сильную боль, чем обычное человеческое существо, потому что такая вещь как боль была неотъемлемой частью его жизни. Но теперешнее заключение было для него мукой душевной, и он знал, что в подобном месте он может сломаться. Спокойнее. Никому не ведомо, когда он еще увидит солнце, и ему следует держать себя в узде. Волк не должен терять самообладания. Без него волку не выжить. Ему ни в коем случае нельзя терять надежду, даже здесь, в этом логове безнадежности. Ему удалось переключить внимание Блока на вымышленное гнездо изменников в "Рейхкронене", но сколько это продлится? Рано или поздно пытки начнутся опять, и когда они начнутся...

Спокойнее, подумал он. Не думай об этом. Это произойдет тогда, когда произойдет, не раньше.

Ему захотелось пить. Он полизал влажную стену позади себя и набрал на язык достаточно влаги для одного глотка.

– Лазарев?
– спросил Майкл немного погодя.

– Аюшки?

– Если бы ты затеял отсюда побег, есть ли тут, в лагере, какое-нибудь уязвимое место? Такое, где можно было бы перебраться через стену?

Лазарев заворчал:

– Да ты что, смеешься что ли?

– Нет. Наверняка ведь охрана меняется, ворота открываются для въезда и выезда, или можно прокопать туннель. Здесь что, никто не ведет подготовку к побегу? Разве никто отсюда не пытался вырваться?

– Нет, - сказал Лазарев.
– Люди здесь счастливы, если могут просто ходить, а не только бегать или только ползать. Здесь никто не ведет подготовку к побегу, потому что побег невозможен. Теперь: выкинь все это из головы, пока совсем не рехнулся.

– Должен быть способ вырваться, - настаивал Майкл. В голосе Лазарева он слышал только безнадежность.
– Сколько здесь пленных?

– Точно не знаю. В мужском лагере, должно быть, тысяч сорок. Еще тысяч двадцать в женском. Конечно, люди все время прибывают и убывают. Каждый день прибывает поезд с новым пополнением.

Майкл был поражен. По самым осторожным оценкам - около шестидесяти тысяч.

– А сколько охранников?

– Трудно сказать. Семьсот или восемьсот, а может - тысяча.

– Охраны меньше, чем один к шестидесяти? И никто не пытался убежать?

– Галатинов, - устало сказал русский, как будто говорил с непоседливым ребенком, - я не встречал еще такого человека, кто мог бы обогнать пулю из пулемета. Или такого, кто бы рискнул попытаться сделать это. И еще у охраны есть собаки: доберманы. Я видел, что их зубы делают с человеческой

плотью, и скажу тебе, выглядит это очень неприятно. И если, благодаря сверхъестественному чуду, пленному все-таки удастся вырваться из Фалькенхаузена, куда бежать этому бедолаге? Мы - в сердце Германии. Здесь все дороги ведут в Берлин.
– Он отполз на несколько футов и пристроился спиной к стене.
– Для тебя и меня война уже закончилась, - спокойно сказал он.
– Так что пусть она идет без нас.

– Да будь я проклят, если она для меня закончилась, - сказал ему Майкл, внутри него все кричало.

О течении времени судить было трудно. Прошел еще один или два часа, и Майкл заметил, что пленные забеспокоились. Вскоре после этого он услышал звуки открывавшейся ближней к их конуре двери. Пленные поднялись на колени, дрожа от возбуждения. Потом отперли дверь в их конуру, она распахнулась, чтобы впустить лучики света.

К ним была брошена маленькая буханка черного хлеба с прожилками зеленой плесени. Пленные кинулись за ней, стали отрывать от нее куски.

– Несите ваш бачок, - сказал один из солдат, стоявших в коридоре.

Лазарев прополз вперед, держа в руке серый бачок. Когда-то он был дюжим мужчиной, но теперь плоть обтянула его крупные кости. Темно-бурые волосы спадали ему на плечи, в бороду набилось сено и грязь. Ткани лица плотно обтягивали выступающие вперед скулы, а глаза превратились в мрачные впадины на бледной коже. Его нос, крупный носище, который мог заставить Сирано снять перед ним шляпу, был в крови, запекшейся вокруг ноздрей, благодаря удару Майкла. Он глянул на Майкла, когда проползал мимо него, и Майкл отшатнулся. У Лазарева были глаза мертвого человека.

Русский погрузил бачок в ведро с грязной водой. Потом вытащил его, наполненным до краев. Ведро убрали, дверь конуры с треском захлопнулась звук показался Майклу крайне неприятным - и железная задвижка вернулась на место. Открылась следующая по коридору конура.

– Время жратвы, - сказал Лазарев, когда опять проползал мимо Майкла.
– Каждый получает порцию пойла из бачка. Эй, вы, сволочи! Оставьте что-нибудь моему другу!
– Раздался шум быстрой и решительной борьбы, а затем Лазарев коснулся руки Майкла.
– Вот.
– Он положил кусочек мокрого хлеба ему в руку.
– Этот чертов француз старается всегда заграбастать больше, чем ему полагается. Здесь тебе нужно всегда поспешать, если хочешь получить что-нибудь получше, чем корки.

Майкл устроился спиной на грубых камнях и стал жевать хлеб. Он уставился в пустоту. Глаза у него щипало. Из них текли слезы и ползли по щекам, но по кому они были, он не знал.

8

Опять взвизгнула железная задвижка.

Майкл тут же сел на четвереньки, вырванный из кошмара с трубами, черный дым из которых заволакивал землю. Открылась дверь.

– Выставьте девушку!
– скомандовал один из трех солдат, стоявших там.

– Пожалуйста, - сказал Лазарев хриплым спросонья голосом. Пожалуйста, оставьте ее в покое. Разве она не страдала...

– Выставьте девушку!
– повторил солдат.

Девушка проснулась и дрожала в своем углу. Она издавала тихие хныкающие звуки, как попавший в ловушку заяц.

Майкл дошел до того предела унижения, который мог выносить. Он скорчился перед дверью, сверкая зелеными глазами над отросшей черной бородой.

– Если вы так сильно ее хотите, - сказал он по-немецки, - тогда войдите и заберите ее.

Был взведен затвор винтовки. Ствол уперся в него.

– Пошел прочь, ты, сброд.